Метрдотель взял салфетку Баббера, расправил ее и разложил у него на коленях, а помощник официанта наполнил их бокалы. После того как оба они тактично удалились, Джон тихо сказал Гейл: «На нас смотрят».
Гейл довольно улыбнулась, сочувствуя Джону. Он на самом деле не представлял себе, насколько знаменит, как дорог сердцам американцев. Он даже не думал о себе как о герое, Скромность этого человека была такой неподдельной, такой искренней.
— Не «на нас», Джон. На вас. Здесь привыкли к знаменитостям. У «Макдональдса» было бы гораздо хуже.
Но после этих ее слов Джону Бабберу не стало легче. Он не рассчитывал на такое. Когда он заявил о себе, придя с ботинком Берни и притворившись, что он и есть герой, он не ожидал, что кто-нибудь по-настоящему поверит ему. Единственное, что ему было известно, так это то, что никто не видел лица спасателя, и что он оставил ботинок на месте происшествия. А поскольку у него оказался второй ботинок Берни и он знал несколько подробностей, которые Берни сообщил ему, почему бы не попробовать? — решил Джон.
Но теперь, когда ему поверила Гейл Гейли, и весь мир поверит ему. Джон недооценил желание простых мужчин и женщин верить в героя, их человеческую потребность создавать себе героев и поклоняться им. Стоит только оглянуться, хотя бы в этом ресторане: всюду сидит преуспевающая, искушенная публика, и тем не менее все они уставились на Баббера, как малые дети.
Теперь, все больше осознавая смысл происходящего, Джон понял, что так больше продолжаться не может. Не может он оставаться объектом всеобщей благодарности и восхищения, не имея на это права.
— Послушайте… мисс Гейли… я…
— Гейл, — поправила его Гейл. — Зовите меня просто Гейл.
Джон не знал, с чего начать. Слова застревали у него в горле, и он с трудом смотрел Гейл в глаза.
— Это не… я хочу сказать, что я хотел… награду… я не думал… — «О Боже, Джон, возьми себя в руки», — сурово приказал он самому себе и продолжал — Я… в отчаянии… Вы понимаете? Я просто хотел, чтобы меня сытно покормили, может быть, принять ванну, провести ночь в чистой постели. Миллион долларов — это очень много. Мне хватило бы и двадцати. Ну, может быть, пятидесяти. Что такому человеку, как я, делать с миллионом долларов?
Если бы Гейл слушала его более внимательно, наша история, наверное, закончилась бы прямо сейчас, поскольку Гейл обладала острым профессиональным чутьем, умением проникнуть в психологию человека. В запинающейся речи Берни она бы услышала намек на его признание и, будучи блестящим репортером, выудила бы из Джона правду. Он ведь явно хотел ей что-то сказать.
Но обстоятельства их встречи были не совсем обычными. Гейл Гейли, шикарная женщина, сидела рядом с ним, с героем, в обольстительном наряде. А герой тоже оказался очень привлекательным мужчиной. Поэтому разве удивительно, что в ее глазах мерцали звезды? Или что ей в этот вечер изменило ее репортерское чутье? И она слушала слова Джона, не догадываясь об их внутреннем смысле? Кроме того, официант прервал ее размышления в тот момент, предложив им огромное меню в кожаном переплете.
Ну что такому человеку, как Джон, делать с миллионом долларов?
— Взгляните на эти цены, Джон, и тогда говорите, — улыбнулась ему Гейл.
Баббер раскрыл меню и с недоверием прочел несколько строчек: закуска — 24 доллара, бифштекс
— 55 долларов, картофельный гарнир — 9. Салат из овощей по-домашнему — 14 долларов, чашка кофе — 6. Офанареть можно!
Гейл сама оформила заказ на двоих. Для себя она заказала грибной жюльен и жареного лосося. Джону для затравки легкое суфле и отбивную из баранины, и для обоих салат. Джон в уме подсчитал стоимость ужина: около ста пятидесяти долларов, без десерта, кофе, налогов и чаевых. Плюнув на все, он закрыл глаза. Лучше не думать об этом.
Потом Гейл попросила список вин, но метрдотель покачал головой:
— Позвольте нам, мисс Гейли. Ресторан «Барселона» сегодня угощает вас своими лучшими винами.
— Это очень мило с вашей стороны, Артуро.
Метрдотель учтиво поклонился.
— Напротив, для нас большая честь услужить вам.
Почти в то же самое время, когда Джон Баббер сидел на бархатном стуле в прекрасном итальянском костюме и роскошной обстановке и наслаждался салатом за четырнадцать долларов, Берни ла Плант находился в тюрьме в вылинявшей голубой тюремной униформе и уныло глотал вместе с другими заключенными какую-то бурду. На стенах камеры Берни не было шелковых обоев, не было там и кровати королевских размеров, нарядных занавесей, огромного телевизора, принимающего более пятидесяти каналов. Обычная камера на двоих, размером восемь на девять футов. Тонкий матрац на деревянной койке, обычный телевизор в столовой для заключенных, без дистанционного управления и кабельных каналов, а программу выбирал обычно самый сильный и наглый в комнате; Берни никогда не был из их числа.
