– Прости, вождь, – сказал пленник Черствого. – Вишь, застигли-таки меня врасплох.
– Бывает.
В свет костра не вошел, а влетел – посредством подзатыльника – нескладный парень и, вякнув, распластался на траве, очевидно, запутавшись в собственных ногах. Сзади из темноты вышел Весельчак Йон – угрюмый бородач – с топориком в руке и тяжелым тесаком у башмака.
– Благодари за это мертвых, – махнул горе-караульщику веткой Черствый. – Сын моей сестры. Обещал, что глаз с него не спущу. Убей вы его – тут мне и конец.
– Дрых лежал, – проворчал Йон. – Разве можно так в карауле?
– Видно, не ждал никого, – пожал плечами Черствый. – Тут на Севере в избытке, пожалуй, лишь холмов да камней. Вот он и не думал, что холм с камнями может кого-то привлечь.
– До холма-то мне дела нет, – подтвердил Зобатый, – только Черный Доу сказал прийти сюда…
– А когда что-то говорит Черный Доу… – послышался напевный, как у всех горцев, голос Брек-и-Дайна.
И он ступил на широкую прогалину, татуированной частью обширной физиономии к свету.
Красная Ворона снова взметнулся, но под хлопком Черствого по плечу опять сел.
– Да что с вами такое: все скачут и скачут.
Он обвел взглядом топорик Весельчака Йона, улыбку Чудесницы, живот Брека, нож Скорри, все еще не отнятый от горла Родинки, – словом, повторил примерно то же самое, что в начале встречи проделывал Зобатый.
– А Жужело из Блая с вами?
Зобатый степенно кивнул.
– Не знаю зачем, но он за мной так всю дорогу и ходит.
В свою очередь, из темноты выплыл низинный акцент Жужела:
– Шоглиг сказала… мою судьбу… покажет человек, что подавился костью.
Слова эхом отлетали от валунов, доносясь как бы отовсюду сразу. Прямо сценический персонаж этот Жужело; каждому странствующему герою положено такого иметь.
– А Шоглиг стара, как эти камни. Поговаривают, ее сам ад не принимает. И клинок не берет. Говорят, она видела рождение мира, узрит и его погибель. Вот женщина, которую любому мужчине надлежит слушаться, разве нет? Так, по крайней мере, говорят.
К костру Жужело подступился через пролом, оставленный рухнувшим Героем, и теперь стоял столбом – высокий и худой, незыблемый, как зима. Лицо его скрывала тень от капюшона, а за плечами коромыслом торчал Отец Мечей – сероватый металл рукояти поблескивал. Длинные руки Жужела свисали с ножен.
– Так вот, Шоглиг назвала время и место моей смерти, а заодно и как это произойдет. Поведала шепотом и заставила поклясться хранить это в тайне, ведь волшебство, о котором кому-то сболтнешь, уже не волшебство. Поэтому я не могу вам рассказать ни где это произойдет, ни когда, но не здесь и не сейчас.
Он остановился в нескольких шагах от костра.
– А вот вы, парни…
Жужело чуть наклонил голову, стал виден кончик длинного носа, заостренный подбородок и узкий рот.
– Насчет вашего ухода Шоглиг ничего не сказала.
Он картинно замер. Чудесница, взглянув на Зобатого, закатила глаза.
Однако люди Черствого выслушивали все это не сто первый, а всего лишь первый раз, так что уши им еще никто не прожужжал. Один тихонько ткнул в бок соседа.
– Это, что ли, и есть Жужело? Жужело Щелкун – это он и есть?
Сосед ничего не ответил, лишь сглотнул, отчего на горле у него прыгнул кадык.
– Ну что, – с нарочитой непринужденностью сказал Черствый, – даю свою старую задницу на отсечение, лишь бы нам отсюда выбраться. Может, ты нас все же отпустишь?
– Не просто отпущу, – уточнил Зобатый, – а буду на этом настаивать.
– И оружие мы тоже прихватываем с собой?
– Я не хочу ставить вас в неловкое положение. Мне просто нужен этот холм.
– Или же он нужен Черному Доу, любой ценой?
– То на то и выходит.
– Что ж, милости просим, – Черствый медленно выпрямился, недужно крякнув, – суставы, несомненно, досаждали и ему. – Здесь такой же ветродуй, как и везде. Лучше уж сидеть внизу в Осрунге, ногами к камину.
Что ни говори, а в этом был определенный смысл. Даже неизвестно, кому эта рокировка больше на руку. Черствый задумчиво сунул меч в ножны, выжидая, когда его молодцы соберут причиндалы.
– Ну что, Зобатый, – сказал он, – весьма великодушно с твоей стороны. Не зря ты слывешь образцом обходительности. Хорошо, когда люди по разные стороны могут договориться, каким бы гиблым ни было дело. Благородные манеры, где они теперь?
