«Тук», – ворота конюшни захлопнулись, как тюкает о плаху топор палача, и Кальдеру потребовалась вся знаменитая надменность, чтобы невзначай не подскочить. Военные совещания никогда не были его сильной стороной, особенно когда на них пруд пруди врагов. Как назло, на этом совете присутствовали трое из пяти боевых вождей Доу, причем, как иной раз с издевкой подстраивает судьба, именно те, кому Кальдер люб менее всего.
Глама Золотой, силач с огромными кулаками и тяжелой челюстью, выглядел героем с головы до пят: мужественный красавец, у которого все – и длинные волосы, и величавые усы, и даже ресницы цвета бледного золота. Что до благородного металла, то его на нем висело больше, чем на невесте в день свадьбы: на бычьей шее кручёное золотое ожерелье, на запястьях браслеты, толстые пальцы унизаны гроздьями перстней, а уж сам Глама – воплощение чванливости и себялюбия.
Кейрм Железноголовый смотрелся совсем по-иному. Лицо в рубцах шрамов являло такую дремучую угрюмость, о которую затупился бы любой топор; гвозди-глаза кололи из-под бровей-наковален; угольно-черные волосы и борода обкорнаны. Гламе он уступал ростом, но никак не обхватом, а был, пожалуй, даже шире – человек-глыба с поблескивающей под медвежьей шкурой кольчугой. Поговаривают, того медведя он удушил своими руками, наверное, тот не так на него посмотрел. Как Железноголовый, так и Золотой не выказывали к Кальдеру ничего кроме презрения, хотя, к счастью и облегчению для всех, друг друга они презирали все равно сильнее, как презирают друг друга день с ночью, и в этой их всепоглощающей междоусобице не оставалось места для ненависти к другим, более мелким противникам.
Что же касается ненависти, то в ее неиссякаемости не было равных Бродду Тенвейзу – гнусному, как инцест, выродку из тех, кому невтерпеж выставить себя напоказ, являясь из тени со зловещим, плотоядным вожделением деревенского извращенца, наметившего в жертву пригожую молочницу. Скверный на язык, гнилозубый, мерзко пахнущий, да еще с безобразной сыпью на роже, всем видом он источал безраздельное самодовольство. У отца Кальдера он ходил в неизбывных врагах, дважды бывал им бит на поле брани, стоял перед ним на коленях и лишался всего, чего можно. Но, похоже, теперь, заполучив все обратно, Тенвейз лишь распалился и окончательно озверел, так что с легкостью готов был, невзирая на срок давности, весь избыток желчи выплеснуть уже не на Бетода, а на его сыновей, особенно на Кальдера.
И, наконец, возглавлял это разномастное сборище негодяев самопровозглашенный протектор Севера, Черный Доу собственной персоной. Он непринужденно восседал на троне Скарлинга, одну ногу подогнув под себя, а второй легонько постукивая по полу. На изборожденном морщинами и шрамами лице играла улыбка, но глаза прищурены – ни дать ни взять голодный кот, завидевший голубя. С некоторых пор Доу стал одеваться в изысканное шитье, а на плечи укладывал сверкающую цепь, которую носил когда-то отец Кальдера. Но за всем этим он не мог, да и не хотел скрыть истинной сути. Он как был, так и оставался душегубом, до самых кончиков ушей. Вернее, уха – правого, так как от левого у него осталось считай что одно название.
Словно в довершение к грозному имени и ухмылке, Черный Доу позаботился о том, чтобы его в избытке окружала сталь. С одного бока к трону Скарлинга прислонился длинный меч, с другого – боевой топор в выщербинах от долгого использования, и тот, и другой поблизости от свисающих с подлокотников рук с пальцами убийцы – исцарапанными, припухлыми, со ссадинами на суставах от смертоносной работы.
Возле плеча Доу в полумраке скрывался Треснутая Нога – его второй, главный телохранитель и лизоблюд, следующий за хозяином тенью. Он стоял, сунув большие пальцы за пояс с серебряными бляхами, а за спиной у него маячили двое карлов, поблескивая панцирями, щитами и обнаженными мечами; остальные рассредоточились на равных промежутках вдоль стен и по обе стороны от двери. Пахло прелым сеном и конским потом, однако куда ощутимей воняло насилием, тяжелым, как смрад болот. И, словно этого недостаточно, чтобы Кальдер наделал в шитые по моде панталоны, над плечом у него торчал еще и Трясучка, привнося в общую атмосферу устрашающий холодок.
