Робеспьер явно перегибал палку, заявляя, что «этот сочинитель книг, бывший почти республиканцем в 1788 году, стал глупейшим образом защищать интересы королей в 1793 г. «Академик Кондорсе, — говорил он, — некогда бывший, как говорят, великим геометром, по мнению литераторов, и великим литератором, по мнению геометров, стал отныне опасным заговорщиком, презираемым всеми партиями».
Странные вещи порой говорят люди. Манон Ролан была совсем иного мнения о Кондорсе: она сравнивала его с ватой, пропитанной сахарным сиропом…
Остается на совести Робеспьера заочное осуждение этого ученого на смерть. Но поистине, на всякого мудреца довольно простоты. И сам философ, выгнанный голодом из леса к людям, совершил глупость: он заказал себе яичницу чуть ли не из десятка яиц — настолько был голоден! И его сразу же распознали как «аристократа». Кондорсе был тут же схвачен и доставлен в тюрьму. Там он и покончил свои несложные расчеты с жизнью.
Тяжелые мысли приходили к Монжу в его печальном уединении: «Господи, что происходит с республикой! Мы победили, будучи нищими: у нас не было ни оружия, ни стали, ни пороха… Но мы победили — так слава нам! Теперь, когда на границах спокойно, только и разворачивать бы нам промышленность, налаживать просвещение, обеспечить народу работу, достаток, знание… Но прогресс, родина, долг, патриотизм — все эти слова превратились в пустой звук, все отдано в угоду наживе, денежному мешку. Кто защитит завоевания революции?»
Эмигранты въезжают в страну толпами. В Лионе они уже неплохо обосновались, а банды сынков богачей открыто ходят с белым кантом на шляпах, сбросив республиканские знаки, и лишь ждут момента, чтобы выйти на улицы со знаками монархистов.
Кто остановит это сползание в пропасть, кто прекратит гнусное торжество эгоизма, подлости, предательства и доносов? Где те силы, что спасут республику? Бедная Франция, что с нею будет? Спасите революцию! — повторял и повторял Монж как заклинание… Но только деревья стояли вокруг и тихо покачивали головами. Кроме них, слушать ученого было некому.
Френсис Бэкон, родоначальник английского материализма, в своем капитальном труде «О достоинстве и приумножении наук» писал: «…В большинстве своем политические деятели, не воспитанные в духе учения об обязанностях и всеобщем благе, все измеряют собственными интересами, считая себя центром мира, будто все линии должны сходиться к ним самим и их судьбам, и вовсе не заботятся о корабле государства, даже если его застигла буря, лишь бы им самим удалось спастись на лодке собственного преуспевания и выгоды…
Ну а если ученым иной раз удается остаться невредимыми во время смут и переворотов в государстве, то это нужно отнести не на счет всяческих ухищрений и изворотливости, а на счет того уважения, которое честность вызывает даже у врагов».
«Впрочем… — отмечает английский мыслитель, — как бы порой судьба ни бичевала их и как бы их не осуждали на основании своих неразумных принципов политические деятели, они тем не менее вызывают явное одобрение, так что здесь нет никакой необходимости в подробной защитительной речи».
Эти слова Бэкона как нельзя лучше подходят к таким людям, как Монж, научный авторитет и личные качества которого — бескорыстие, неспособность пойти на интригу — были общеизвестны. А то, что ему постоянно доставалось и справа, и слева, не должно удивлять. Жирондисты травили его за то, что он был, по их мнению, слишком левым, а наиболее рьяные его одноклубники — якобинцы обрушивались на него за то, что левым он был, конечно же, недостаточно, поскольку не проявлял необходимой твердости в борьбе с жирондистами.
После термидорианского переворота лицо ученого вновь показалось кое-кому излишне красным, озаренным отблесками якобинских костров и горнов. Но Монж — крупнейший ученый и педагог, талантливейший организатор производства, и приложить его знания и опыт есть к чему. Поэтому и нелегальное положение Монжа продлилось не более двух месяцев.
