Генрих Гиммлер - страница 112
Танковая армия СС Зеппа Дитриха едва ли заслуживала такого громкого названия; треть ее дивизий была набрана из Народных гренадеров, а другая треть из Ваффен СС. Кампания оказалась неудачной, даже несмотря на то, что специально привлекли Скорцени, чтобы он создал особую бригаду, подчиняющуюся непосредственно Гиммлеру, который принял командование на западе всего за несколько дней до наступления. Союзникам удалось узнать, что Скорцени получил приказ послать за линию фронта говорящих по-английски немцев, переодетых в форму союзников. Люди Скорцени проникли достаточно глубоко, но все усилия оказались напрасными, когда танки Зеппа Дитриха увязли в зимней грязи и не смогли поддержать Скорцени. Наскоро собранные силы Гиммлера и их командиры, включая Бах-Зелевски из Варшавы, предприняли небольшое сражение. Гиммлер попытался взять Страсбург своей необстрелянной армией и потерпел неудачу. Он был вызволен из этой бесславной ситуации назначением командующим восточной группой армий «Висла». Отбыл он 23 января, захватив с собой Скорцени. По словам язвительного генерала Вестфаля, он оставил за собой «целую корзину не разобранных приказов и отчетов».
Расположился Гиммлер в Шварцвальде. Как описал это Борман в письме своей жене: «Его штаб-квартира — а точнее, его поезд — находится либо вблизи одного из Мургтальских туннелей, либо около Триберга». Полевая ставка Гитлера была в 150 милях в Бад-Наухейме, но Гиммлер постоянно поддерживал с ним контакт. В рождественскую ночь он присутствовал на праздничном обеде, сидя рядом с Гудерианом, этим жестоким критиком, заметившим, что Гиммлер, похоже, разделял иллюзии Гитлера относительно Востока:
«Он ничуть не сомневался в собственной значимости. Он верил, что обладает военным талантом в той же степени, что и Гитлер, а уж о том, что он лучше всех этих генералов, тут и говорить нечего. «Вы знаете, дорогой мой генерал-полковник, на самом деле я не верю, что русские вообще осмелятся нас атаковать. Это все — невероятный блеф. Данные вашего департамента… сильно преувеличены. Они слишком обеспокоены. Я уверен, на Востоке ничего не происходит». Что можно было возразить против такой наивности».
Эта явная беззаботность по отношению к ситуации, в которой оказалась Германия, пронизывала всех, попавших под влияние Гиммлера, который по вечерам спокойно смотрел фильмы, тогда как его люди развлекались на вечеринках. 29 декабря Гиммлер принял у себя Рундштедта с Борманом, после чего гости вернулись в свои резиденции — неподалеку от гиммлеровской, — где продолжили «слушать музыку, танцевать и веселиться». «Сам я не танцевал, — писал Борман своей жене, — но видела бы ты Йодля».
Гиммлер, тем не менее, продолжал следить за дисциплиной тех, на чье поведение он должен был влиять. В январе он писал Раутеру, своему представителю в Голландии: «Настоящим приказываю принимать репрессивные и антитеррористические меры самым жестким способом. Единственное, в чем вас могут обвинить, так это в мягкости. Если же кто-то будет жаловаться на вашу жестокость, то это честь, которой нужно гордиться». В мае 1944 года он писал Панке, своему начальнику полиции в Дании: «Вы уж, пожалуйста, присмотрите за тем, чтобы ваша жена вела более скромный и менее шумный образ жизни… Я вынужден просить вас воспитать жену так, чтобы она воздерживалась от публичного высказывания мнений по тем или иным политическим событиям… Что же касается вашей семейной жизни, я даже не вполне уверен, что вы способны управлять собственной женой в той степени, в какой я могу ожидать этого от лидера СС. Хайль Гитлер!» В августе он посылает угрожающий сигнал коменданту Кракова: «Я совершенно не одобряю ваших приказов, которые, похоже, направлены только на эвакуацию. Я требую высочайшего мужества от всех членов администрации. Вывоз вашего имущества интересует меня крайне мало!» Даже когда он сам оказался в неприятном положении на Западном фронте, это не удержало его от написания резкого письма генералу СС Хофлю 12 января, после того, как он решил не посылать строгий выговор, заготовленный еще 30 декабря. Его исправленное письмо начиналось так: «По традиции, я размышлял над письмом, которое продиктовал для вас более десяти дней назад, и решил написать вместо него более личное послание, предоставив вам еще один шанс». Заканчивалось письмо так: «Если бы я представлял, насколько доверенное вам дело превышает ваши умственные способности, я бы избавил и вас, и себя от лишних неприятностей».
