Вызвали его в сыскное отделение. Явился он, конечно, перепуганный.
— Что такое?
Путилин встретил его с обычной своей приветливостью и с обычным же уменьем вызывать виноватую робость начал его расспрашивать:
— Вы изволите служить там-то?
— Да.
— Ага! Я знаю… я все знаю… Какое получаете жалованье?
— Пятьдесят рублей.
— Не правда ли, какое маленькое?
— Да-с… мизерное.
— Разумеется, трудно жить на такое жалованье, в особенности с семьей… Но, может быть, у вас есть какие-нибудь выгодные вечерние занятия?
— Да… то есть… мне помогают.
— И очень хорошо помогают! Иначе нельзя было бы платить сто рублей за квартиру, получая всего пятьдесят… Кроме того, надо пить… есть… прилично одеться…
— Виноват, — перебивает начальника сыскной полиции «посвященный», — по какому делу я сюда вызван?
— По вашему собственному, — отчеканивает Путилин.
— По моему? — удивленно вытягивает лицо посетитель.
— Да-с, по вашему…
Иван Дмитриевич взял его за руку, подвел к карте Российской империи и сказал:
— Выберите-ка себе заблаговременно новое местожительство.
— То есть как это?
— А так, что ваши приватные занятия заслуживают того, чтобы познакомить вас с местами не столь отдаленными.
— Помилуйте, за что?
— За хранение чужих тайн.
Посетитель оробел совершенно.
— Не правда ли, ведь вы знаете кое-что про госпожу…
— Сущие пустяки.
— Однако если они заслуживают возмездия со стороны правосудия, то почему бы вам не поделиться своими сведениями с властями? Или ваше молчание хорошо оплачивается? Признайтесь-ка!
— Оно конечно, я имею за свою скромность кое-какую субсидию от этой госпожи, но, как сами изволите сейчас говорить, у меня семья, а пятьдесят рублей жалованья — такая ничтожная цифра… Притом и тайна-то пустяшная, так сказать, интимная… насчет одной роковой измены.
— И вам не стыдно за это вымогать деньги с растерявшейся женщины?
— Я не считал это предосудительным…
— Признавайтесь заодно: может быть, под гнетом вашего шантажа находится и еще кто-нибудь?
Видя, что запираться перед всеведущим начальником сыскной полиции бесполезно, шантажист повинился:
— Да, я храню еще тайну купчихи (он назвал известную фамилию) и тайну одного банкира. Тайна последнего имеет уголовный оттенок.
— Довольно! В будущем по поводу этого уголовного оттенка я, может быть, буду иметь вас в виду, а пока и банкира, и купчиху оставляю вам для эксплуатации, но за это обязываю, под страхом большой ответственности, оставить в покое вдову-чиновницу, а тем более ее тайну. Если же вы не сумеете без оплаты хранить молчание, то будете пенять на себя.
Посетитель приободрился и стал благодарить Путилина, сначала нагнавшего было на него страху.
— Да вы не очень рассыпайтесь в благодарностях, — закончил свое внушение Иван Дмитриевич, — я чувствую, что видимся мы не в последний раз. При другой встрече, помните, — другой разговор будет. Поэтому нелишним считаю предупредить вас, что следующая жалоба без перемены места жительства не обойдется.
Таким образом вдова избавилась от эксплуатации ее кармана «посвященным», который, однако, ее тайну стал хранить еще лучше…
ЖИВОЙ ПОКОЙНИК
Внезапно умер один богач, не оставив духовного завещания. Все имущество по закону должно было пойти в раздел между многочисленными родными его и главным образом попасть в руки детей от первого брака. Вторая жена его, прожившая с ним очень недолгое время и не имевшая потомства, могла рассчитывать на небольшую часть наследства; между тем ей хотелось овладеть всем…
Недолго раздумывая, она решилась на смелое мошенничество. Призвала к себе молодого человека, пользовавшегося ее благосклонностью, и, сообщив ему под секретом о смерти мужа, попросила его помочь ей найти такого сговорчивого субъекта, который согласился бы за приличное вознаграждение притвориться больным и выдать себя за ее мужа.
— Зачем это? — поинтересовался друг дома.
— А затем, чтобы иметь духовное завещание.
— То есть совершить подлог?
— С юридической точки зрения, конечно, это будет подлог, но, принимая во внимание внезапную смерть беззаветно любившего меня мужа, такое уголовное выражение должно быть смягчено. Это будет не подлог, а справедливое нарушение формалистики закона. Ведь если бы он сделал завещание при жизни, то, разумеется, благодаря моему влиянию на него все богатство досталось бы мне. Следовательно, нравственно я всегда буду права, если и самовольно сделаю то, чего не успел, но что хотел сделать покойный.
