— Да, у меня, возьмите, теперь он мне не нужен.
— Отец, ты нарочно оставил полуотворенной вторую выдвижную дверь на буферную площадку?
— Да.
— С какою целью?
— Шиманскому, чтобы выскочить из вагона после того, как оставил снаряд у изголовья Тургасова, было одно из двух: или разбить окно у запертой мной заранее входной двери вагона, или же пробраться па площадку вагона второго класса через дверь у буферов, откуда уже легко было прыгнуть на откос полотна. Разбей окно и выскочи он, мне, конечно, пришлось бы последовать за ним тем же способом, и, кто знает, при счастье для него мой прыжок мог быть неудачен, и тогда все шансы оказались бы на его стороне. Следовательно, прямой для меня был расчет: натолкнуть Шиманского на другой путь к бегству, и вот в эту-то западню он и попал… соблазнившись легким и более удобным способом покинуть вагон, где ежеминутно ожидался взрыв.
— Я видел, с какой стремительностью бросился инженер к этому выходу…
— Этого можно было ожидать, и полуотворенная дверь сыграла роль тормоза.
— Отчего ты так решительно запретил мне помочь, когда Шиманский столкнул тебя на самый край площадки?
— Благодарю Бога, что ты послушался! Площадка слишком узка и не могла служить ареной для борьбы трех лиц, и, при твоей горячности, ты неминуемо свалился бы на полото дороги или на рельсы; положение мое было не столь уж безнадежное, каким ты себе представил.
— Но Шиманский достал револьвер!
— Да, а я держал наготове кастет… и, не поспей Серенко, мне, по необходимости, пришлось бы парализовать его руку, чтобы предупредить выстрел.
Спокойное выражение лица у отца внезапно изменилось: лоб сморщился, уголки рта слегка искривились — это признаки душевного беспокойства были мною хорошо изучены. Я, обернувшись назад, увидал приближающегося к нам Руткевича. Одежда на нем была порвана, борода всклочена.
— Бежал? — задал ему вопрос отец, едва сдерживая свое бешенство.
— Пытался бежать! — поспешил успокоить чиновник.
— Расскажите, при каких обстоятельствах?
После небольшой паузы, как бы собираясь с духом, Руткевич начал свой доклад.
— Как только проехали Колпино, Серенко условным стуком вызвал меня к себе. Шиманского я нашел в большом возбуждении. «Помилуйте, этот зулус не хочеть выпустить меня на минуту… я изнываю от боли в желудке… и если меня сейчас же не выпустить, то зловонием я заражу воздух… бр… бр… Какая гадость! Войдите в мое положение, — жаловался мне инженер, корчась от боли, которой я мало верил. — Какое я, человек интеллигентный, переживаю ужасное состояние из-за дурацкого каприза вашего сотоварища… Ну, чего онбоится? Или же он настолько дикарь и малокультурен, что предпочитает запах человеческих экскрементов… любым английским духам? Зовите вашего начальника, если вы оба столь трусливы и лишены инициативы! В противном случае я сейчас размозжу себе башку об стену. Пусть будет это на вашей ответственности, совести!..»
В глазах Серенко я прочел сомнение, как поступить: пустить или не пустить? А вдруг ондействительно выполнит свою угрозу! — подумал я, всматриваясь в решительное, налитое кровью лицо инженера. И вот, господин начальник, подчиняясь какому-то внушению и, может быть, магнетизму глаз Шиманского, не спускавшего с меня взгляда, я уступил… «Хорошо, — ответил я инженеру, — если кабинет свободен, то вашим страданиям мы положим конец… Обождите, я сейчас посмотрю.
Через минуту я вернулся, объявив о необходимости немного выждать, так как оба кабинета в данный момент заняты». Не теряя времени, я принял надлежащие меры…
— Вы, конечно, отверткой испортили замок, — перебил отец.
— Так точно.
— Что вы еще предприняли?
— Я затворил наглухо в окне летнюю и зимнюю рамы, обрезав спускные ремни; затем вызвал кондуктора, приказав не отходить от автоматического тормоза и по моему свистку моментально остановить поезд.
— Это дельно, — одобрил отец. — Ну, дальше?
— Приняв эти меры предосторожности, я с Серенко проводили Шиманского до дверей ватерклозета, а сами остались в коридоре.
Отец сморщил брови.
— Как только инженер вошел туда, он начал вертеть дверную ручку, стараясь запереть, но, убедившись в порче замка, Шиманский подошел к умывальнику; прошла минута, другая, изнутри ни звука… Мне показалось это подозрительным. Я окликнул. «Сейчас выйду, только руки вымою». Послышался плеск воды и почти одновременно зазвенели упавшие на пол стекла. Я дернул дверь. Шиманский уже сидел на окне, свесив ноги и готовясь выпрыгнуть на полотно, но в этот решительный момент Серенко успел схватить его за талию, не обратив внимания на преступника, державшего наготове деревянную вешалку, снятую им со стены. Вот этим-то орудием он и воспользовался для обороны… К счастью, я вовремя заметил опасность и задержал на лету удар, иначе череп товарища неминуемо был бы проломлен. Не без труда мы обезоружили противника. нам досталось-таки порядочно, но, слава Богу, кости целы, а ушибы заживут, не в первый это раз. После отчаянного сопротивления мы надели на Шиманского наручники и в таком виде водворили на старое место.
