Стрема, стремит михлютка Осторожней, жандарм глядит
Стриканцы Ножницы
Струканцы, веснухи Часы золотые
Стырить Украсть, стянуть
Стрела Казак
Талыгай Военный
Темный глаз есть Есть фальшивый паспорт
Темный глаз липовый Фальшивый паспорт
Теплуха Шуба
Тонкие проволоки Длиннорукие воры, искусно залезающие в карманы
Трекать Толкать в давке
Трекнуться Оглянуться невпопад, вынимая вещь из кармана
Трока Три рубля
Трясогузка Горничная
Уборка, халтура Похороны
У Гришки есть бирка У Гришки есть паспорт
Усыпать зведами стекло Разбить стекло в окне
Ухнуть, ухрять Ускакать на извозчике, который заодно с вором
Ухрял было, с бутырем справился, да стрела подоспела и облопался Ушел было, с городовым справился, да подоспел казак и схватил
Ухрялон, вечер, что ли? Ускакал он на извозчике вчера вечером?
Фараон, паук Полицейский
Финалы Ассигнации
Финал, шмука, лопатка Бумажник
Фомка Небольшой лом, чем свертывают замок
Халдыговина Конно-железная дорога
Хам, халдей, Алешка, денщик Лакей
Хвастун Человек, крадущий что-либо из лавки под видом покупки
Хвостик Трехмесячное заключение
Хер Пьяный, хмельной
Ходить Жохом Без денег, быть в нужде
Ходить по музыке Заниматься воровством
Хрять Бежать
Черная Мария Тележка, на которой привозят в тюрьму преступников
Что стырил? Что украл?
Шатун Винный погреб
Ширман Карман
Шифтан Армяк
Шкеры Панталоны
Шмель, шишка Кошелек с деньгами
Ел миноги Наказан плетьми
Яманный Негодный, нехороший
Я правлю три рыжика, он четыре колеса кладет Я прошу три червонца, он дает четыре целковых
К. Путилин ПОКУШЕНИЕ В ПОЕЗДЕ[23]
Просматривая как-то бумаги моего покойного отца И. Д. Путилина, первого начальника Петербургской сыскной полиции со дня ее учреждения в 1866 г., я нашел небольшую записную книжку, где его рукой мелким, крайне неразборчивым почерком занесен ряд отрывочных заметок, воскресивших в моей памяти знакомые образы и обстановку целого ряда преступных дел, типичных по замыслу и выполнению, других — по приемам раскрытия преступлений, не отмеченных до сего времени в печати.
Одна из его заметок раскрывает драму семейного разлада тайного советника Н. И. Т-ва, занимавшего в восьмидесятых годах видный служебный пост в столице.
Покушение на жизнь этого деятеля было произведено в исключительной обстановке и притом на моих глазах, вот почему все его детали ярко запечатлелись в моей памяти.
Двадцатипятилетняя давность позволяет теперь поднять завесу в этом деле, не называя настоящей фамилии объекта преступления, сошедшего с жизненного пути лишь несколько лет тому назад.
В богато обставленном кабинете за ореховым письменным столом сидел, углубясь в чтение бумаг, Иван Васильевич Карасев, управляющий удельными имениями в Астраханской губернии.
Вошел курьер и на подносе передал только что полученное с вечерней почтой письмо со штемпелем из Петербурга.
Иван Васильевич нервно разорвал конверт с хорошо знакомым ему женским почерком. По мере чтения письма выражение красивого лица управляющего становилось все мрачнее и мрачнее.
«Сегодня ровно три месяца, — читал Карасев, — как мы с тобой расстались, мой горячо любимый друг Ваня!.. Я думала, что скоро справлюсь со своим чувством и подавлю в себе порывы угасающей молодости… Увы! в этом я глубоко ошиблась!.. и убедилась, как неверна пословица: «С глаз долой — из сердца вон!» Ты не можешь себе представить, как стало мне тяжело и невыносимо жить в последнее время; прежде хоть мимолетные свидания с тобой, твои ласки и горячая привязанность поддерживали во мне веру и надежду на лучшее будущее…
Но вот осталась я одна, бок о бок с человеком-извергом, ставшим мне, как ты знаешь, ненавистным с первого же года нашей свадьбы, и тут вся жизненная энергия во мне сразу погасла… Зачем дольше жить, на что еще впереди надеяться?.. Кругом мертво… пусто…
Николай Иванович, как человек умный, отлично понимает, насколько его жизнь отравляет мою, и мстит мне методически на каждом шагу. Его постоянные придирки, двусмысленные намеки на наши с тобой отношения и насмешки над каждым моим словом, жестом — дошли до апогея… «Я знаю, — с кривой усмешкой сказал он мне как-то на днях, не стесняясь присутствия сына, — вы все мечтаете о разводе и рае с любимым человеком… но, помните, никогда, никогда я развода вам не дам… Ваша свобода — когда вы овдовеете; десяток-другой лет надо еще подождать, я надеюсь пожить, а потом, когда сами сделаетесь старым, морщинистым грибом, — падайте в объятия вашего Адониса!.. Ведь старая любовь, говорят, не ржавет!..»
