Такова была исповедь юноши Малинина. Узел был разрублен, убийца известен, но не разыскан. Наши агенты бросились на розыски героя этой мрачной драмы — Померанцева. Один из них, Куриленков, был отправлен мною в Царское Село с целью немедленного доставления в Петербург Федора Малинина. Привезенный Куриленковым Федор Малинин помог арестовать Померанцева.
Около Пассажа Малинин, сопровождаемый агентом нашей полиции, указал ему на проходящего Померанцева. Малинин подошел к Померанцеву и предложил ему отправиться втроем в трактир. Поме-ранцев охотно согласился, но вместо трактира был привезен в управление сыскной полиции. Одет Померанцев был в коричневое драповое пальто, серые брюки, синий сюртук и жилет. При обыске у него были найдены: золотые часы с цепью, новый полотняный платок, кожаный кошелек, в котором находилось 9 рублей бумажками, 1 рубль 35 копеек серебром, 37 копеек медью, несколько иностранных медных монет, деревянный мундштук с янтарем, перочинный ножик, маленькая щеточка с зеркальцем. Все эти вещи, по его собственному признанию, были похищены им у Фохта.
На допросе Померанцев сразу сознался в убийстве Фохта и подтвердил справедливость показаний Ивана Малинина. Рассказ Померанцева о совершенном им убийстве, мотивы, приведшие его к этому злодеянию, меня весьма заинтересовали и даже поразили. Передо мной стоял идейный убийца с вполне своеобразной психологией, с ядром того отвратительного анархистского учения, которое огненным заревом охватывало и Западную Европу, и часть нашей криминальной клиентуры. Конечно, Померанцев не был крупным, настоящим анархистом. Это был, так сказать, фрукт доморощенный, злодей мелкого калибра. Вот наиболее характерная часть его исповеди, в которой его нравственные качества проявились с особой яркостью:
«Вошел я к нему, к почтенному Готлибу Иоганновичу, в его мещанский приличный номер… Батюшки, домовитостью, буржуазной солидностью так и пахнуло опять на меня! Кроватка и белье — чистенькие. На вешалке — и шуба енотовая, и пальто, и костюмчики разные. На столике — часы золотые, на комоде, который лопнуть хочет от добра разного, кошелечек с деньгами. Фу-ты, благодать какая! И вдруг на столе — водка! Позвольте, как же это: водка и столько добра? Да разве это совместимо? Вот у меня часто водка на столе стоит, так разве вы у меня найдете что-нибудь «существенное»? У меня даже верхних штанов нет, а исподние — истлели… Я, отставной губернский секретарь — и яко наг, яко благ, яко нет ничего… Гм… стали у меня разные мысли в голове копошиться…
А Готлиб, почтеннейший Готлиб, меня угощает: «Выпейте-ка рюмочку померанцевой», — говорит. И завязался между нами такой разговор:
— Померанцевой… А простую водочку, Готлиб Иванович, вы не употребляете?
— Не люблю ее… Грубая она… Эта, хоть и дороже, зато деликатная, — отвечает он.
— Это точно, Готлиб Иваныч. А вы мне вот что скажите: отчего вы пьете водку и у вас есть часы золотые и енотовая шуба, а я пью водку — и у меня нет штанов?
— Оттого, — отвечает Готлиб Фохт, — что я пью аккуратно, по-немецки, а вы — широко, по-русски…
Разозлил еще больше меня этот ответ. Сытая, самодовольная физиономия Фохта меня бесила. У меня нет ни белья, ни сапог, ни верхнего платья, а у него — такие прихоти, как золотые часы и енотовая шуба. И мысль взять у него и часы, и шубу молнией пронеслась в голове.
— А скажите, Готлиб Иваныч, — обратился я к нему, — если я вам, например, скажу: «Готлиб Иваныч, дайте мне ваши брюки, сюртук, шубу», дадите вы это или нет?
— Конечно, не дам! — расхохотался противным смешком Фохт.
И он стал раздеваться. Когда он остался в одном белье и присел на кровать, собираясь ложиться, я вдруг, сразу, стремительно набросился на него и схватил его за шею обеими руками. Лицо его исказилось ужасом, из побелевших губ вырвалось: «Что… что ты делаешь, разбойник»… Он предпринимал все усилия, чтобы оторвать мои руки от своего горла, но это ему не удавалось. Я сжимал его горло все сильнее и сильнее, мои руки, казалось, свело судорогой, окостенели… Он теперь уже хрипел. Потом как-то сразу покачнулся и грохнулся навзничь, увлекая своим падением и меня. Мы упали вместе. Фохт уже не дышал. Я отдернул руки, встал и порывисто набросился на вещи. Вот золотые часы с цепью, вот сюртук, брюки, вот перочинный ножик, вот кошелек с деньгами… Я раскрываю его, начинаю с жадностью их пересчитывать. Как мало! Всего около шести рублей… Но это, однако, все мое, мое! Я имею право одеться, стать похожим на человека»…
