Разговор прекратился. Этот счастливый случай укрепил Назарова в еще большей уверенности, что розыски, предпринятые для поимки преступника, направлены по верному пути. Он сгорал от нетерпения скорее прибыть на станцию Окуловка и начать облаву на хищного двуногого зверя. Жар ищейки-охотника проснулся в нем и овладел им с победной силой. Назарову казалось, что поезд тянется особенно медленно. Вот наконец, слава Богу, выкрик кондуктора:
— Станция Окуловка, поезд стоит три минуты!
Был восьмой час вечера. Темная январская ночь, казалось, трещала ледяными иглами лютого мороза. Темный фон ночи несмело прорезывал свет станционных фонарей. Желтовато-красное пламя керосиновых ламп выхватывало из тьмы близнаходящиеся предметы.
На станции сразу все оживилось: пробегали, отдавая приказания, служащие станции, появился станционный телеграфист, забегали багажные кондуктора, раздался стук молоточка о колеса вагонов.
Назаров стоял на платформе станции и нетерпеливо ожидал отбытия поезда. Вот раздалась трель оберкондукторского свистка, глухо в морозном воздухе прохрипел паровозный гудок, и поезд, громко дыша, медленно стал уходить.
Назаров поспешно подошел к начальнику станции:
— Вы начальник станции?
— К вашим услугам.
— Прошу вас в вашу комнату. Я агент сыскной полиции. Необходимо сейчас же переговорить по крайне важному делу.
Придя в кабинет начальника станции, Назаров рассказал ему, в чем дело, и попросил помочь ему в розысках.
— Все, что могу… располагайте мной, — проговорил взволнованный начальник станции.
— Видите ли, господин Бринкер, в этом деле необходимо соблюдать величайшую осторожность. Надо, чтобы Михайлов….
— Их двое: один — Иван Михайлов, бывший стрелочник, ныне уволенный, а второй — брат его, Федор, служащий в трактире.
— Прекрасно. Надо, чтобы они не узнали о готовящейся на них облаве. Поэтому я выработал такой план: прежде всего я, конечно, обращусь к содействию полицейской власти, приглашу ее для помощи. Затем вот что: не можете ли вы указать мне из числа ваших служащих какого-нибудь честного, осторожного, осмотрительного, словом, верного и надежного человека, который знал бы и в лицо, и местожительство Михайлова?
— Могу вам порекомендовать Лукинского, — ответил Бринкер. — Он старший стрелочник Окуловки, за его добросовестность я ручаюсь.
— Прекрасно. В таком случае будьте любезны послать за ним, а я немедленно распоряжусь о вызове станового пристава. Вы позволите мне послать за ним вашего жандарма?
— О, пожалуйста…
Назаров черканул несколько слов на карточке приставу, приглашая его сейчас же явиться с чинами полиции, и через минуту жандарм полетел к нему.
Между тем на станцию явился Лукинский, так хорошо аттестованный начальником станции.
— Ты знаешь, любезный, Михайловых, и особенно Ивана Михайлова? — спросил Назаров, внимательно вглядываясь в малосимпатичную наружность старшего стрелочника.
— Как не знать, ваше благородие… Он ведь служил у нас… Пустой человек, а только, ваше благородие, явился он три дня тому назад из Питера и больно много денег с собой привез. Золотые монеты у него объявились и вещи разные. Фу-ты, батюшки, денег-то сколько! Как приехал и давай кутить с братом своим, Федором. Дым коромыслом.
— Где же кутили они?
— А в трактире Сметаниной.
— Скажи, Лукинский, как ты думаешь, где они теперь должны быть? — спросил Назаров.
— Да где же им быть, кроме трактира?.. Наверное, там.
Назаров еще раз тихо обратился к начальнику станции с вопросом, можно ли довериться Лукинскому.
— Говорю вам, господин агент, — ответил Бринкер, — я за него ручаюсь.
— Ну, Лукинский, так ты вот что сделай: отправляйся сейчас же и разыщи, где находятся Михайловы. Если их нет в трактире, то ищи в другом месте. Но помни: ни единым словом не проговорись им о том, что их ищут! Слышишь?
— Слышу, ваше благородие, будьте спокойны… Сам понимаю.
— И как только ты их найдешь, сейчас же беги сюда! Не мешкай, время дорого. Ну, ступай.
Прошло около получаса, в течение которого Назаров с нетерпением поджидал прибытия местной полицейской власти.
И вдруг произошло то, чего Назаров и, думается, сам начальник станции ожидали менее всего. Произошло нечто водевильное, которое было бы смешно, если бы не было столь грустно… и нежелательно.
