Что Евреинов «урвал» от этой суммы известный клочок, было очевидно. Я немедленно распорядился о наведении справок по всем банкам, банковским конторам и иным кредитным учреждениям, не были ли внесены Евреиновым какие-либо суммы 21 или 22 марта на хранение. Эта мера привела к блестящему результату. Из Волжско-Камского банка я получил уведомление, что, действительно, 21 марта на текущий счет Евреинова было внесено 50 тысяч рублей.
Теперь дело становилось совершенно ясным. Получив по чеку Мальцева из Государственного банка 370 тысяч рублей, Евреинов вручил эти деньги Галумову, а тот, в свою очередь, в знак благодарности преподнес доблестному капитану 50 тысяч, которые тот и поспешил положить в Волжско-Камский банк.
Следствие по этому делу подходило к концу. Теперь я решил заняться восстановлением полнейшего алиби Мальцева, явившегося жертвой петербургских дельцов.
Мне нужно было вытащить доброе и честное имя его из той грязи, куда Галумов с Евреиновым упорно желали его втоптать. На нем ведь тяготело позорное подозрение, что он принимает участие в самом дележе комиссионных денег, что он присвоил себе комиссионные по той ссуде, которую исхлопотал для Товарищества.
Это не составляло особого труда. Показания Евреинова о том, что Мальцев из этих 370 тысяч рублей уплатил долг своей матери в 60 тысяч рублей оказалось вздорной, лживой басней. Во-первых, даже сама цифра этого долга была искажена. Кредитор госпожи Мальцевой, жены генерал-майора, действительный статский советник Губонин заявил, что она должна была ему всего 9 тысяч 800 рублей. Этот долг был ему уплачен не Мальцевым, а Товариществом, и эта сумма оказалась записанной в отчете Товарищества, так что источник ее позаимствования был вполне безупречен и не мог, следовательно, заключаться в деньгах, тайно полученных будто бы самим Мальцевым.
Во-вторых, так как Мальцев является главным пайщиком дела, наиболее близко заинтересованным лицом, то наивно даже предполагать, чтобы он пожелал тайно похищать суммы Товарищества. Ведь это равносильно тому, что он стал бы похищать свои собственные деньги.
Следствие было закончено. Если ему не удалось с достаточной полнотой осветить все малейшие подробности этого дела, то только потому, что Галумов и Евреинов не пожелали дать ни одного чистосердечного показания. Они дошли до такого нахальства, что подали прошение о направлении дела к судебному разбирательству.
Но это, конечно, была пустая бравада. Они отлично знали, что их поступки не заключают в себе признаков такого деяния, которое бы предусматривалось Уложением о наказании под страхом взыскания. Следовательно, и возбуждение дела в судебном порядке не может иметь места.
Сделка состоялась между частными лицами, и без жалобы потерпевшего не может быть возбуждено даже гражданское дело. И что им за дело до суда общественной совести! Эти люди, с головой ушедшие в гениальные планы одурачивания и обирания наивных клиентов, не считаются с законами нравственности, этики, порядочности. Эта новая порода дельцов — та же стая хищных, прожорливых акул. Они пожирают все, что попадается им навстречу. «На наш век дураков хватит» — таков девиз этих «полезных общественных деятелей»…
Как и всегда, ровно в четыре часа дня паспортист здания Морского корпуса титулярный советник Шнейферов явился обедать в свою квартиру, находящуюся в здании корпуса.
Проработав с утра в канцелярии, почтенный титулярный советник чувствовал изрядный голод и не без удовольствия мечтал о вкусном обеде, который его прислуга Настя, конечно, уже приготовила.
Пройдя кухню (квартира его редко была на запоре по обычаю всех «казенных» квартир), Шнейферов вошел в первую комнату. Вошел — и в ту же секунду квартиру огласил страшный крик:
— Убили! Зарезали!
С лицом, перекосившимся от страха, титулярный советник опрометью бросился вон из квартиры, продолжая кричать одно и тоже:
— Убили! Зарезали!
Этот крик услышали соседи. Со всех сторон раздалось хлопанье дверей, стали появляться испуганные, недоумевающие лица.
— Кого убили? Кого зарезали? — понеслось отовсюду.
