Гений и злодейство, или Дело Сухово-Кобылина - страница 161

С разновременных — для разбега и для наибольшей ясности, пожалуй, даже для поучительности — как раз и начну, отступив от «Смерти Тарелкина» и от года ее создания. От «Смерти» довольно-таки надолго, от года же — на целое сорокалетие.

Автору маленьких трагедий и «Бориса Годунова» решительно не давалась комедия. Здесь он никак не мог стать самим собою — а очень хотелось.

Еще в 1821 году, в Кишиневе, Пушкин замыслил «комедию об игроке», несбывшееся предвосхищение «Свадьбы Кречинского», и сам замысел был в отчетливо чужом духе — Княжнина, Капниста, Шаховсского, Хмельницкого и шедшего до поры след в след им молодого Грибоедова.

Заемность была так откровенна, что будущие «данности» комедии обозначались в плане именами известных петербургских актеров, имевших строгие амплуа: Вальберховой, набившей руку на кокетках, фата Сосницкого, резонера Брянского, комического старика Величкина. (Попробуем представить себе «амплуа» Барона или Сальери!)

Вкус, уже сформировавшийся, конечно, остановил разбежавшуюся было руку.

Проходит шесть или семь лет — пушкинских лет! — он уже стал создателем исторической трагедии, по сей день непревзойденной и даже недостаточно понятой, и тем не менее берется за переделку пустоватой французской комедии Бонжура «Муж волокита», где и смысла-то всего-навсего в том, что легкомысленный супруг пренебрегает супругой, та добродетельно борется со склонностью к своему кузену, в результате чего происходит, понятно, раскаяние мужа и торжество жениной добродетели.

Впрочем, и в пустяке может блеснуть оригинальность, тем самым преобразуя его в не совсем пустяк, — увы! Опять вспоминается Грибоедов, и опять не творец «Горя от ума», к той поре уже созданного, но именно тот, который еще настолько был мало отличим от Шаховского с Хмельницким, что вполне мог писать в соавторстве с ними («Замужняя невеста»).

Делался словно бы шаг от «Горя» к «Молодым супругам», грибоедовской комедии 1814 года, также являвшейся переделкой французского оригинала.

Это — девятнадцатилетний Грибоедов. А вот уже почти тридцатилетний Пушкин:

Обидно неодолимая инерция мешала ему и тогда, когда он брался за материал, лично добытый, неиспробованный, — так было с сюжетом, который он будто бы подарил Гоголю.

Будто бы — потому что первый пушкинский биограф Павел Васильевич Анненков полагал иное:

«Известно, что Гоголь взял у Пушкина мысль «Ревизора» и «Мертвых душ», но менее известно, что Пушкин не совсем охотно уступил ему свое достояние. Однако ж в кругу своих домашних Пушкин говорил, смеясь: «С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя»».

Уж там шутил Александр Сергеевич или хоть шутя, а негодовал, но мы-то обязаны возблагодарить судьбу, бросившую сюжет в гоголевские руки… Или не так? Кто, в конце концов, поручится, что и Пушкин, загоревшись свежей идеей, не ушел бы далеко от первоначального плана 1833–1835 годов?

Но поручиться, кажется, можно. Ибо вот он, план:

«Криспин приезжает в губернию на ярмонку. — Его принимают за ambassadeur[21]. Губернатор честный дурак. Губернаторша с ним кокетничает — Криспин сватается за дочь».

Рядом с именем Криспина в автографе — зачеркнутое: «Свиньин». Прямое указание на взаправдашний источник сюжета, на то, как тогдашний издатель тогдашних «Отечественных записок», будучи в Бессарабии, выдал себя за важную столичную персону и зашел в своей игре далеко: начал даже принимать прошения. И замена реального имени на условное — как приговор будущему комедии, как роковое препятствие на пути ее к истинной удаче.