Гений и злодейство, или Дело Сухово-Кобылина (примечания)

То есть в данном случае — людей его «партии», группы, кружка.

Заодно должен предупредить и отчасти как бы извиниться: ни в коем случае не присваивая себе чужих, даже мельчайших, открытий и соображений (напротив, всемерно стараясь оговорить решительно все, принадлежащее не мне), я не всегда стану поименно обозначать, с кем именно на сей раз соглашаюсь или спорю. Что до согласий, то, поступи я иначе, книгу пришлось бы испестрить ссылками и сносками, — это является необходимой добродетелью сугубо литературоведческого труда, но в данном случае, в избранных мною жанре и стиле, обернется излишней чопорностью. Что же до полемики, то, признаюсь, порою трудно избежать язвительности, а обижать никого не хочется, да и несправедливо, если учесть общий вклад, внесенный тем или иным автором в дело постижения Сухово-Кобылина.

Насчет обаятельности — не иронизирую и готов доказать это при помощи наипочетнейшей ассоциации. Анна Ахматова, по словам Л. Я. Гинзбург, подкрепленным не только анализом ахматовских «пушкинских штудий», но и непосредственными, личными впечатлениями, «испытывала своего рода ревность к Наталии Николаевне, вообще к пушкинским женщинам. Отсюда суждения о них, иногда пристрастные, незаслуженно жесткие, — за это Ахматову сейчас упрекают».

Золотым дном — и чугунным раем. Известный мемуарист А. И. Дельвиг с авторитетностью инженера, каковым и был, свидетельствует: «Руда в окрестностях завода отличного качества. Отливавшиеся из нее чугунные вещи были превосходны. Чугунные трубы этого завода выдерживали при одинаковой толщине стенок гораздо большее давление, чем трубы не только иностранных, но и других русских заводов, имеющих также хорошую руду».

«Не только иностранных, но и…» — какова патриотическая гордость, надо полагать, профессионально основательная.

К разговору о кротости и незлобивости — вот цитата из воспоминаний Тучковой-Огаревой:

«Помню, как однажды мы подошли к избе моей кормилицы; увидав нас, она высунула торопливо голову из маленького окошечка и сказала:

— Погодите, Николай Платонович, не ходите на двор, у нас злая собака, пожалуй, она вас укусит.

Огарев отвечал уже со двора и очень спокойно:

— Не беспокойся, Марфа Ивановна, она уж укусила меня».

Речь о графе Матвее Александровиче Дмитриеве-Мамонове, члене ранних декабристских обществ, который еще в 1817 году душевно заболел и заперся в деревне; о генерале Льве Дмитриевиче Измайлове, известном жестокими помещичьими чудачествами; что же до князя Михаила Михайловича Долгорукова, то Герцен имеет в виду его проказу, когда этот «аристократический повеса», сосланный за безобразия разного рода в далекое Верхотурье, ухитрился угостить тамошних чиновников пирогом, который начинил мясом своего датского дога.

С молоточком (фр.).

Природная сила (нем.).

Робер Макар, или Робер Макер — это беглый каторжник, персонаж мелодрамы Антье, Сент-Амана и Полианта «Постоялый двор Адре», прославившийся в исполнении знаменитого Фредерика Леметра, а потом и осовременившими, обуржуазившими его облик рисунками Домье. Тонкость — или, напротив, грубость — сухово-кобылинского сравнения в том, что Робер Макер не только сам люмпен, но еще и, сыгранный Леметром, популярнейший герой бульваров, парижского плебса. Сравнение то есть дважды уничижительное.

Се человек (лат.) — слова, сказанные Пилатом, выдающим Христа на казнь.

Это — автор книги «Драматургия А. В. Сухово-Кобылина» (Тула, 1956) Н. А. Милонов, учитель начальной школы деревни Кобылинка Ф. И. Кузнецов и студент Тульского педагогического института А. Н. Соколов.

Любителю аналогий не может не прийти на ум «Процесс» Кафки, и это совершенно справедливо; но, не берясь отстаивать отечественный приоритет (хотя бы потому, что его и отстаивать незачем), обращу внимание на различие. Чудовищный механизм отчуждения личности от ее прав перед немотивированной, слепой и безликой силой государства у Сухово-Кобылина… Но в том-то и дело, что у него эта сила не слепа, не безлика и мотивирована. Он не стал абстрагировать ее до уровня некоего физически не воплощенного рока, но исследовал, развинтил до последнего винтика, художественно олицетворил, исторически конкретизировал.

Зерцало — символ и атрибут законности, треугольная призма, стоявшая на столе в присутственной комнате. На трех сторонах призмы красовались печатные экземпляры Петровых указов: о хранении прав гражданских, о поступках в судебных местах, о государственных уставах и их важности.

Между прочим, в контексте нашего разговора, да и общего положения дел первый из указов звучит едкой иронией: «…всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти…»

На первый случай, начерно (лат.).

В данном случае — скользящий поверху, верхогляд.

Почти непостижимо, что личное негодование, то есть невозможность не излить того, что довелось испытать самому, казалось неким, видите ли, нарушением объективности и художественного такта. Семен Афанасьевич Венгеров, почтенный автор статьи о Сухово-Кобылине в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, был в этом смысле, пожалуй, еще и откровеннее: «Ужасы лично им вынесенных дореформенных порядков С.-Кобылин и старался изобразить во второй из своих пьес — «Деле». Отсюда (курсив мой. — Ст. Р.) слишком мрачная окраска пьесы; не лишенная кое-где колоритности и силы, она в общем производит впечатление недостаточно художественного и крайне озлобленного шаржа».

Например, говорил в старости:

— Я писал «Свадьбу Кречинского» и все время вспоминал парижские театры, водевили, Бюффе…

Мари Бюффе (мужчина, а вовсе не дама, как можно предположить, исходя из имени) — комик парижского «Варьете».

Было бы несправедливо — в том числе по отношению к Сухово-Кобылину — не сказать, что вслед за изъятием из репертуара блистательного, как говорили, спектакля, на несколько лет насильственно переменилась и судьба Дикого: его, как легко догадаться, арестовали. Произошло это настолько вскоре после премьеры и запрета «Смерти Тарелкина», что трудно не предположить здесь прямой и закономерной связи, — закономерной для конца тридцатых годов.

Потом Алексей Денисович «выйдет», сыграет в кино Кутузова, Нахимова, несколько раз Сталина, получит — не одну — Сталинскую премию, умрет, и постановка сухово-кобылинского отчаянного гротеска останется, насколько можно судить по разборам и воспоминаниям, не то чтобы лебединой песней, а (если уж не выходить из круга «животных метафор») той живой кровью, которой кратко и полно жив орел, — по притче, рассказанной в «Капитанской дочке».

из чиновничьих нравов (фр.).

Соседствуя, кстати сказать, и с надеждою на приход, — со времен Бориса Годунова и Лжедимитрия в низах России (именно ее, исключительно ее, ибо это отличка нашей отечественной истории) долгое время не умирает идея подмененного, таящегося и возвращающегося царя.

Посланник (фр.).

Семь в руке… девять… девять и семь… (фр.).

Взять… Семь в руке (фр.).

Правда, известный нам Леонид Гроссман считал, что было бы лучше, если б в финале «комедии-шутки» Тарелкин погибал от пыток: «Сатира прозвучала бы неумолимее и ужаснее…» «Политическая сатира получила бы высшую силу…» Привожу эти слова ради добросовестности, но не думаю, чтобы они нуждались в опровержении.

Табарен — фарсовый актер, современник Мольера и Буало. А «мешок, где скрыт Скапен», — неточность. Имеется в виду тот эпизод из комедии «Плутни Скапена», в котором означенный плут колотит палкой спрятавшегося в мешке богатого буржуа Жеронта.

С увлечением (фр.).

Можно перевести как: наплевать!

Его горькие слова:

«…Я относительно России пессимист — ее жалею, хуля, — но не люблю. Мне она всегда была мачехой, но я был ей хорошим, трудящимся сыном. Здесь, в России, кроме вражды и замалчивания, ждать мне нечего. На самом деле, я России ничем не обязан, кроме клеветы, позорной тюрьмы, обирательства и арестов меня и моих сочинений, которые и теперь дохнут в цензуре… Лично обречен я с моими трудами литературному остракизму и забвению».

Судьба его порождала порою самые мрачные предвидения и даже самые, мягко выражаясь, необычные рецепты спасения; оспаривать их, занявшись перевоспитанием ошибавшегося покойника, бессмысленно и поздновато, а прочесть стоит — ради уяснения внутреннего состояния Сухово-Кобылина.

«Что же нас касается, — пишет он 22 июня 1875 года племяннику Василию, «Валичке», имея в виду отечественную склонность к беспорядку, к необязательности, — то очевидно, что одна Могила может нас Славян исправить. Для всякого Зрячего у него на лбу написано: Смeрть. Когда ближе, как можно ближе посмотришь на эту матушку Расею — какая полная и преполная чаша безобразий. Язык устает говорить, глаза устают смотреть. Надо зажмуриться и молчать.

А между тем Природа хороша и богата — и она привязывает.

Задача всякого из вас молодых и лучших — это переменить Породу скрещиванием и произведением полукровных. Будущность только тут и это неизбежное историческое Поступание. Всякий Славянин носит на лбу написанным: Смерть.

Ты меня не осуждай — я говорю это в конце Жизни и говорю холодно».

Что же — и как — должно было перегореть в этой пылкой душе, чтобы в ней воцарился такой холод, чтобы рассудок остановился на таких выводах…

Утечка (фр.).

Славься, Цезарь, идущие умирать тебя приветствуют (лат.).

Смерть без разговоров! (фр.). Фраза, сказанная Сиейесом в Конвенте, когда другие депутаты слишком пространно, по его мнению, аргументировали необходимость казни Людовика XVI.

Прежде (ит.).