– Чт-то… вам здесь нужно? – кое-как совладал с собой он.
– Что?! – подпрыгнул на месте Геннадий. – Он еще спрашивает, что мне здесь нужно?!
Его возмущению не было границ. Кажется, он негодовал взаправду.
– Да, сударь, я вас спрашиваю, что вам здесь нужно?! – повторил уже полностью пришедший в себя Лев Михайлович. Его естество, потеряв всякий интерес к происходящему, мгновенно впало в дрему, и пелена вожделения улетучилась. Жаржевский снова стал зрячим. Теперь перед Генкой стоял уже не сгорающий от страсти к девице любовник, а разгневанный мужчина, в нумер которого ворвался, несмотря на ночное время, незваный гостиничный служка. Причем ворвался в буквальном смысле слова, без стука и не спрашивая разрешения, что делать, согласно гостиничному уставу, категорически запрещалось… – По-о-отруди-и-итесь-ка ответить!
– А вы, господин хороший, потрудитесь ответить, что это вы проделывали здесь, в своем нумере, с моей несовершеннолетней сестрой! – взорвался Генка и приблизился к коммивояжеру явно не для того, чтобы с ним расцеловаться или предложить сыграть в подкидного.
Последняя реплика «брата» озадачила Льва Михайловича. Он скользнул взглядом по девушке, сжавшейся в робкий комочек, и решил, что, пожалуй, придется откупаться. Ведь ежели «брат» разнесет о случае в гостинице, как говорится, по городам и весям, то это может крепко подпортить его репутацию.
– Я не знал, что это ваша сестра, – уже примирительно произнес он. – Но готов загладить возникшую неловкость… красненькой.
– Что? – вскинулся Генка. – Червонец за такое семейное оскорбление?! Может, мне сейчас сбегать в участок к квартальному надзирателю, чтобы он пришел и разобрался, что к чему?
Дело принимало скверный оборот. Обращение гостиничного служки к квартальному надзирателю, явно здесь прикормленному, грозило, по меньшей мере, отступными в пятьдесят рублей. И это в лучшем случае…
– Хорошо, хорошо, – заставил себя улыбнуться Жаржевский. – Зачем же сразу бежать к квартальному? Мы с вами вполне можем сами разобраться… Полюбовно.
– Полюбовно – это как? – продолжал наседать Генка.
– Это тридцать рублей, – быстро ответил коммивояжер. И, невольно вздохнув, добавил: – Еще вот. Вашей сестре.
С этими словами Лев Михайлович выбрал из горки высыпанных на постель дорогих безделушек колечко с рубином и протянул его Ксюше.
– И все? – наглел на глазах Генка. – За попытку надругательства над моей сестрой вы предлагаете тридцать рублей и дешевое кольцо?
– Какое надругательство? – вознегодовал Лев Михайлович. – Да она по собственной воле пришла ко мне в номер! На аркане ее, если хотите знать, никто не тащил…
– Так и было? – нахмурил брови Генка, уставившись на «сестру».
– Нет, – Ксюша отрицательно мотнула головой и, отняв руки, которыми она прикрывала грудь, погрозила Жаржевскому пальцем: – Как вам не стыдно обманывать, господин хороший! А еще пожилой человек.
Гневные слова, готовые уже было вырваться наружу, перепутались, и вместо фразы, скажем, «Да как вы смеете!», оформились в единственный выдох:
– Сколько?
– Сто рублей, – не моргнув глазом, ответил вконец обнаглевший Генка.
Ксения даже вздрогнула от этих слов и опасливо покосилась на «брата», который, на ее взгляд, явно «перебарщивал». Но Генка ответил на ее взгляд невозмутимым взором и добавил, указав на бриллиантовую брошь:
– И вот это…
– Что?! – взвился коммивояжер.
– Еще вот эту брошь, – спокойно произнес Геннадий, холодно глядя прямо в коммивояжерские глаза. – В качестве моральной компенсации моей сестре за нанесенное оскорбление. Согласитесь, посягательство на девичью честь есть несомненное оскорбление, и стоит оно недешево. В полицейском участке за это спросили бы с вас гораздо дороже.
– Однако… – начал было нетвердо Лев Михайлович, но Генка его оборвал:
– Иначе я иду в участок.
Первое «дело» Ксении и Генки успешно завершалось.
Коммивояжер Лев Михайлович Жаржевский, скрипя зубами и проклиная себя последними словами за то, что поддался влиянию зова плоти, вместо того чтобы думать головой, выдал Геннадию сто рублей ассигнациями и вручил Ксении бриллиантовую брошь. При этом он не смотрел в ее глаза, а ежели бы посмотрел, то не смог бы не заметить смешливых искорок и явного ублаготворения.
