В поисках ответов на духовные искания читали не только Библию, по и труды популярного тогда писателя и исследователя Жозефа Эрнста Ренана (1823–1892), другую «безбожную» литературу. Один соученик, друг Антона из поляков, на исповеди у молодого ксендза, не из училища, повинившись в маловерии, в ответ услышал: «В минуты сомнений твори молитву: «Боже, если Ты есть, помоги мне познать Тебя». Кающийся ушел с еще большим волнением. А Антон в седьмом классе училища, пройдя через стадии колебаний и сомнений, в конце концов, буквально в одну ночь, пришел к окончательному и бесповоротному решению: «Человек — существо трех измерений — не в силах осознать высшие законы Бытия и творения. Отметаю звериную психологию Ветхого Завета, по всецело приемлю христианство и православие». И с плеч его словно свалилась гора. С этим он прошел через всю жизнь.
О своих школьных и училищных преподавателях А. И. Деникин вообще остался не очень-то высокого мнения. Перебирая их в памяти, в качестве положительного примера называл только математика Епифанова. Остальные, почти все, представлялись ему типичными чиновниками. Добрыми или злыми, знающими или не знающими, честными или корыстными, справедливыми или пристрастными, — но всего только чиновниками. Отбывая свои часы, они пересказывали своими словами учебник, давали задание «от сих до сих» и покидали класс. Души учеников их не интересовали. И потому мальчики росли сами по себе, не испытывая особого влияния школы.
Учитель немецкого языка, коверкая русскую речь так, что его никто не понимал, только и твердил о Ф. Г. Клопштоке (1724–1803) как о величайшем поэте мира. Сменивший его «немец» и вовсе оказался взяточником. Намеченной им очередной жертве он говорил: «Вы не успеваете в предмете, вам необходимо брать у меня частные уроки». И тогда гарантировался хороший балл в году. Русская литература преподавалась так казенно, что это отбивало всякую охоту читать не только у поляков, но и у русских учеников. Прикладную математику преподаватель никогда не объяснял, а только задавал и спрашивал. В тетрадях расписывалась его жена. В конце концов, решили протестовать. По поручению класса Антон заявил учителю: «Сегодня мы отвечать не можем. Никто нам ничего не объяснил, и мы не понимаем заданного». Дело дошло до попечителя Варшавского учебного округа. Однако учителя оставили дослуживать до пенсии. Закон Божий ученики знали совсем плохо, и батюшка заранее распределял между ними по одному экзаменационному билету и спрашивал только по нему. Также заблаговременно отец Елисей сообщал, какой и кому он задаст дополнительный вопрос ла экзамене.
Авторитетом среди учеников пользовался только молодой учитель математики Александр Зиновьевич Епифанов. Москвич, старообрядец, народник, немного толстовец, он сразу привлек внимание своей непохожестью на других преподавателей. Прислугу не держал, белье стирала жена, сам выносил помойное ведро, а рабочих, привезших мебель как-то, усадил обедать за один стол с собой. И вскоре поползли в городке слухи: «тронутый», «социалист»… Жандармы установили за ним негласный надзор. А он тесно общался с учениками, помогал им советами, защищал их от гнева инспекторов, вступал с ними в споры по разнообразным вопросам, причем своих мнений не навязывал. Внушал мальчишкам понятия о добре, правде, долге, о том, как надо относиться к людям. Приглашал учеников на квартиру, угощал чаем. О политике разговоров никогда не заводил. Тем не менее училищное начальство, информированное поощрявшимися доносчиками, потребовало от него прекратить все это. Так и не найдя взаимопонимания с руководством, математик с понижением в должности и окладе был переведен в прогимназию или даже в ремесленное училище. А добрые семена, заложенные им в души питомцев, дали потом обильные всходы. Будучи «Пифагором», близко общаясь с любимым учителем, многое перенял у него и Антон.
Весной 1890 г. Антон Деникин закончил механико-техническое отделение Ловичского реального училища. По всему математическому циклу в аттестате у него стояли пятерки.
Завершились детство и отрочество. Они не были безмятежными, пришлось пройти и через невзгоды, нужду. Но в целом эти годы протекали в атмосфере дружелюбия, взаимного уважения, порядочности, соблюдения христианской морали. Родители не чаяли души в сыне, а сын любил их.
