К офицерской службе безраздельно прикипали преимущественно выходцы из разночинной социальной среды. При всей скудности материального обеспечения офицера, особенно в начале его карьеры (жалованье Антона Деникина, например, составляло 51 рубль в месяц), оно, тем не менее, превосходило заработки учителей, врачей, чиновников многих других ведомств. Привлекательностью обладала и пенсия офицера по старости. Плохо или хорошо, по она обеспечивала прожиточный минимум среднему звену, приличный уровень старшим офицерам и высокий — генералам. Рассчитывать на большее разночинцам не приходилось, за плечами у них ничего другого не было. Иное дело — дворяне. Владея имениями с обширными земельными участками, они могли себе позволить досрочное увольнение со службы, если она по тем или иным причинам переставала их удовлетворять. Поэтому первые, разночинцы, надев погоны, до конца усердно тянули офицерскую лямку. Вступив на тропу профессионального воина в силу своего патриотизма, они настойчиво развивали и приумножали офицерские традиции, принося в жертву личную свободу. Порой, к сожалению, от избытка чувств или бесконтрольности доводили свое служебное рвение до фанатизма и абсурда. На такой извращенной почве и вырастают солдафоны, исповедующие принцип: я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак. Так было, есть и, наверное, еще долго будет…
Кадровый офицер — обладатель не только совершенно особой строевой выправки, выделяющей его из всей остальной массы, но и носитель особенных морально-нравственных качеств, принципов, мировоззрения, взглядов на окружающую действительность. Он по-своему воспринимает мир, иначе, под иным углом зрения, взирает на него, истолковывает, измеряет его другим аршином. Он руководит посредством приказов: отдает их и сам выполняет. На том держится армия любого государства. И всюду офицер — главный ее стержень, мотор и двигатель.
В эпоху, когда юный Антон Деникин попал в офицерскую среду, последняя воспринимала Отечество даже слишком горячо. Родине, царю были преданы всей душой. Существовавший государственный строй рассматривался как предопределенный, не вызывающий ни сомнений, ни разнотолков. Офицерство не проявляло особенного любопытства к общественным народным движениям, с предубеждением относилось как к левой, так и к либеральной общественности. В ответ первая платила ему враждебностью, а вторая — заметным отчуждением.
Впрочем, офицерство не представляло собой монолита. Существовала некоторая рознь между родами войск. Гвардейцы и кавалеристы, недолюбливая друг друга, свысока смотрели на всех остальных, полевые артиллеристы косились на кавалеристов и конных артиллеристов, последние сторонились полевых артиллеристов, а пехотинцы вообще чувствовали себя ущемленными и исподлобья глядели на всех без исключения. В неформальной обстановке возникали ссоры, приводившие, случалось, к дуэли с трагическим исходом. Самое незначительное умаление чести и достоинства вызывало болезненную реакцию. Закон тогда еще допускал дуэли. В крупных частях они разрешались по решению судов чести, в мелких, где их не было, — командира части. К одной из дуэлей был причастен и А. И. Деникин.
Однажды 2-я Артиллерийская бригада, совершая поход, зашла в город Седлец, где квартировал Нарвский гусарский полк. Подпоручик-артиллерист Катанский, порядочный и образованный, но обладающий буйным правом, столкнулся на корпоративной почве с гусарским корнетом, поляком Карниц-ким, и оскорбил его. Последний потребовал дуэли. Всю ночь заседали секунданты. Как старший подпоручик, Деникин тоже приложил усилия, чтобы предотвратить, не исключено, кровавую развязку. На рассвете, когда трубачи сыграли бригаде «Поход», дело закончилось примирением. Однако в Нарвском гусарском полку это сочли недопустимым. Карницкий оказался перед угрозой отчисления из полка. В суд чести 2-й Артиллерийской бригады прибыла воинственно настроенная делегация Нарвского полка. Артиллеристам, при участии Деникина, удалось выгородить Карницкого, только после этого суд чести оправдал его, и корнет был оставлен на службе в гусарском полку.
