Но, конечно, не возникни феномен под названием "песни Высоцкого", его судьба утратила бы свою уникальность и ни о каком всенародном признании даже речи идти не могло.
А песни его тоже были вовсе не диссидентскими и даже не оппозиционными действующей власти — с таким же успехом диссидентским и оппозиционным можно было называть, скажем, журнал "Крокодил" или кино-"Фитиль" Михалкова-старшего. Они — хоть шуточные, хоть трагические — были песнями "ролевыми", и этот маскарад Высоцкого играл немалую роль в их популярности, которая сейчас кажется такой же непредставимой, как, скажем, поэтические вечера на стадионах конца 50-х—начала 60-х годов. Ведь социальная роль человека в советском обществе "брежневской" эпохи была чаще всего функцией хотя и не обременительной, но при этом весьма жёстко определённой и слабо подлежащей изменению, наподобие зарплаты. Поэтому, с одной стороны, такое распространение в то время получали разного рода хобби: от собирания почтовых марок до походов в горы, а с другой — такое уважение и даже восторг вызывали те, кто мог себе позволить не держаться за свою социальную роль и тем или иным образом её изменять. Пусть даже это был банальный алкоголизм или увлечение какой-то "эзотерикой". Можно даже сказать, что Советский Союз с середины 60-х годов постепенно начал превращаться в страну социальных актеров, исполнявших свои роли со всё меньшим энтузиазмом.
А Владимир Семёнович Высоцкий в своих песнях-перевоплощениях доводил это всеобщее актёрство либо до абсурда:
"Вдох глубокий, руки шире!.."
,
"Ой, Вань, гляди, какие карлики!.."
, либо до героического отрицания:
"За флажки! Жажда жизни сильней!.."
Играл отказ от игры, стоял на краю, ходил по краю... "На свой необычный манер, он по жизни шагал над помостом — по канату, по канату, натянутому, как нерв..." Пусть и со страховкой, но ведь не всякая страховка и не всегда выдерживает вес падающего тела. Особенно если её надрезать, например...
В разгар первой официальной "высоцкомании", в 1988 году, мною было написано стихотворение под названием "Вослед юбилею":
Нынче все о Высоцком пишут,
и слова о Высоцком ищут
даже те, кто его не слышал,
издавая за томом том.
Нынче все о Высоцком пишут —
он уже никогда в Париже,
ни в Торонто, ни даже на Фиджи
не споёт что-нибудь «не то».
Нынче все о Высоцком пишут,
он узорами памяти вышит,
воздвигают всё выше и выше
для Высоцкого пьедестал.
"Вот — культурное наше наследство!"
А вокруг — театральное действо…
Я его ненавидел в детстве:
нам Высоцкий уснуть не давал.
Начинающий алкоголик
щедро с миром делился болью,
занимал у Высоцкого голос,
чтобы выкричать жизнь свою.
Через стены хрущобы тонкие,
разрывая нам перепонки,
доносилось магнитофонное:
"Хоть немного еще!..
постою!..
на кррраю!.."
Постояли. Ни много, ни мало.
Все, казалось, и всё понимали.
А теперь начинают сначала
понимать, кто велик был, кто мал,
кто был сверху (мечтал: шире пасть бы!),
кто был снизу (мечтал: не упасть бы!)
посреди идиллических пастбищ,
где Высоцкий уснуть не давал.
Вопрос, конечно, спорный, но почему-то не думаю, будто, доживи Владимир Семёнович до нынешних дней, он "без вопросов" оказался бы в лагере нынешних "демократов" и "либералов". Как говорил боец Сухов, "эт вряд ли".
"Я не люблю, когда стреляют в спину. Я также против выстрелов в упор"
. Их нынешние попытки сделать из Высоцкого "икону второй перестройки", в общем-то, понятны: их "арсеналы персоналий", от Солженицына и Сахарова до Басилашвили и Ахеджаковой, — полностью истощились, а уж Михаил Касьянов и Борис Немцов в роли заступников народных — это даже не смешно. Высоцкий стал и, наверное, навсегда останется символом своего времени. Сделать из него новый символ "перестройки-2" ни у кого не получится.
2
