В ТЕЧЕНИЕ ДОЛГИХ ЛЕТ с Пролеткультом связывались все ошибки в области культурного строительства первых лет советской власти. Как в России, так и за рубежом, эта организация стала синонимом варварства, огульного отрицания всего, что не укладывается в узкие рамки культуры — прислужницы ограниченных классовых интересов. И если “извращение марксизма” и конфликт с Лениным в последнее время начинают подавать как позитивную черту и даже заслугу, то отрицание культурных ценностей по-прежнему вызывает реакцию безусловного отторжения. Обвинение в “варварстве” довлеет над Пролеткультом, оно так срослось с организацией пролетарской культуры, что у многих очень добросовестных современных исследователей русской культуры (И. Кондаков) не возникает сомнений в истинности этого определения, и в результате все, касающееся Пролеткульта, сводится к общим фразам, максимум к цитированию стихотворения “Мы” Владимира Кириллова. Вот небольшой отрывок из него, самый, на наш взгляд, показательный:
Мы во власти мятежного страстного хмеля,
Пусть кричат нам: “Вы палачи красоты!”
Во имя нашего завтра — сожжем Рафаэля,
Музеи разрушим, растопчем искусства цветы.
На основании этого стихотворения делаются нелицеприятные для Пролеткульта выводы. Однако критиковать всю его деятельность на основании единственного стихотворения — почти заведомая подтасовка. Ситуацию усугубляет то, что и Кириллов — далеко не самый типичный поэт-пролеткультовец, и стихотворение “Мы” не типично для Кириллова. Это его произведение отражает некий конкретный момент в мироощущении поэта, такое состояние было характерно для него не всегда и достаточно быстро прошло. В доказательство этого приведем образец “раннего”, дореволюционного творчества этого поэта:
Ни ласкового взора,
Ни отклика кругом,
Одна, одна услада —
Шарманка за окном.
И жизнь тоскливо длится,
Как ночи мрак глухой…
Эх, лучше бы разбиться
О камни головой.
Это настроение с приходом революции кардинально изменилось. До этого деклассированный, невостребованный как поэт и потому одержимый суицидальными идеями, Кириллов “пробуждается” с приходом революции, проникается идеями построения нового, справедливого государства, новой культуры, в которой он сам и подобные ему смогут занять подобающее место. Ничего удивительного, что в творческом пылу он, как и многие его коллеги, талантливые, но не получившие должного образования, смешивает понятия “культуры” и “идеологии”. “Мы” написано в 1919 году, а уже в 1920 осознавший свою ошибку и несколько “остывший” Кириллов пишет:
Он с нами, лучезарный Пушкин,
И Ломоносов, и Кольцов!
Мы видим, что умонастроение Кириллова чрезвычайно изменчиво, и судить по его стихотворению 1919 года нельзя даже о его собственном творчестве послереволюционных лет, не то что о позициях Пролеткульта в целом. Пролеткультовцы и особенно основатель и руководитель Пролеткульта А. А. Богданов крайне негативно отнеслись к стихотворению “Мы”, о чем умалчивают абсолютно все исследователи данной проблемы. Со временем Кириллов “осознает” свою ошибку, соглашаясь с Богдановым. Что наиболее важно, истинное лицо Владимира Кириллова и впрямь совсем не похоже на оскаленную маску агрессивного варвара, которую многие и по сию пору считают подлинным обликом Пролеткульта.
НО, НЕСМОТРЯ НА СВОЮ ЯРКОСТЬ, эпизод с “Мы” — это все-таки частный случай. В чем же заключалась официальная позиция Пролеткульта, разделяли или нет другие пролеткультовцы кирилловскую эйфорию, получили ли такие эмоции отражение в их программе, как они представляли себе судьбу “художественного наследства”?
Первый тезис Богданова о задачах пролетариата в области искусства звучит так: “Две грандиозные задачи стоят перед рабочим классом в сфере искусства. Первая — самостоятельное творчества: сознать себя и мир в стройных живых образах, организовать свои духовные силы в художественной сфере. Вторая — получение наследства: овладеть сокровищами искусства, которые созданы прошлым, сделать своим все великое и прекрасное в них, не подчиняясь отразившемуся в них духу буржуазного и феодального общества. Эта вторая задача не менее трудна, чем первая”.
