Это все очень, очень серьезно. Мировые войны и крушение империй, исчезновение целых народов и рас, классовые конфликты и революции — лишь эпизоды великого противостояния, кульминацией которого должна стать последняя апокалипсическая битва, Endkampf, где нам отводится важнейшая роль. В глазах Запада — целиком и полностью негативная.
Они не остановятся, пока окончательно не добьют нас. Всех нас, всех наших детей, стариков и женщин. С ветхозаветной жесткостью и либеральным цинизмом. Их намерения очевидны и ужасны.
Наши спокойствие, зевота, тупость и лень на этом фоне выглядят преступлением.
Роман Горич
Года три назад, устав от регистрации курьезов нашей вялотекущей в никуда жизни, которые я пытался облекать в форму светского анекдота, я решил “совлечься” богопротивного греха иронии, поднатужиться и сходить на Исповедь и к Причастию. Однако хочет лох, да не хочет Бог.
Памятуя, что при столь благочестивом намерении в первую очередь следует примириться с опечалившим тебя и тем, кого ты вольно или невольно обидел сам, я набрал телефон своего хорошего знакомого Саши Нежного (в либерально-демократическом миру известного как церковный публицист Александр Иосифович Нежный) и, прочитав ему одну из своих давних миниатюр, в которой задел его, собрался уже было попросить прощения. Но не успел я и рта раскрыть, как на меня обрушился такой шквал идеологических рекламаций, что хоть Святых выноси. Мол, и неуч я, и истории Церкви советских времен, где черным по белому написано, что все сергианцы — злодеи и предатели (?!), не знаю, и главное, что я его повестей не читал. Обескураженный, я пробурчал что-то вроде: “Нежный, ты сердишься, значит, ты не прав и не нежный уже”,- и опустил трубку.
Чтобы объяснить причину гневливости такого славного человека, каким был и остается для меня, несмотря ни на что, Александр Иосифович, придется привести здесь раздражитель, на который последовала столь бурная реакция. Вот этот текст.
“О СМИРЕНИИ
Чрезвычайно политизированный православный публицист Александр Смежный (Нежный) очень возлюбил наших иерархов ругать. Чуть завидит митрополита какого, костылем старичка норовит, костылем. И сколько ни говорили ему: кончай рваться в открытые ворота, Саша, ибо сказано Господом: “Мне отмщение, Аз воздам”, а также “Не судите да не судимы будете”, — не внимал. И вот как-то, устав от праведных драчек с “маститыми и твердолобыми сергианцами”, прилег Саша с томиком Пушкина на канапе и своих любимых “Отцов пустынников и жен непорочных” решил еще раз перечитать. Однако только нужную страничку открыл, как вместо восхитительного Ефрема Сирина в парчовой пушкинской обработке, сущая ахинея со строчек поперла:
“Отцы, бесстыдники, и жены заморочны,
Что школу КГБ окончили заочно,
Сплели немыслимое множество ловитв.
Но ни одна из них меня не утомляет,
Как та, которую гебисты поставляют
В те дни, когда, виляя от “хвоста”,
Как шиз, я озираюсь. Неспроста”.
Как, однако, истощается Благодать от гневливости”.
“Экий ведь щепетильный господин оказался мой нежнейший и добрейший приятель. Не жирно ли по нашим временам будет,”- печально подумалось, ибо ничего, кроме добродушного подтрунивания, честно признаюсь, я в ту шутку вкладывать не собирался. Как не собирался ее и обнародовать. Однако, решив, что, безусловно, в чем-то не прав, ежели так разгневал хорошего человека, положил незамедлительно познакомиться с творчеством Нежного-беллетриста. А вдруг открылось ему что-нибудь такое, что нам, грешным, неведомо.
Побегав изрядно по Москве, одну из его книжек я, наконец, нашел — “Комиссар дьявола”. Вернув комиссара на лоток (т. к. достаточно было, не спеша, перелистать страницы, чтобы убедиться: ничего нового, кроме документальной повести об изувере, впечатляющие факты гнусного жития-бытия которого настолько говорили сами за себя, что никакой беллетристической обработки явно не требовали — сборник не содержал остальное — уже известная мне обильная “обличиловка” первых лет перестройки о “палачах и мучениках”), так вот, вернув книжку обратно, я пошел восвояси.
