Вне всякого сомнения, именно это Запад хочет видеть и в России. Итак, мы создали Республику Сербскую, вынуждены были это сделать, чтобы защитить себя, свой народ, само наше существование. Надо сказать, что за последние четыре года произошли колоссальные изменения в психологии нашего народа. Ведь эта часть сербов, которая проживает в Боснии, — она особая. Больше всех, наверное, претерпев от турецкого владычества, боснийские сербы и больше всех приблизились к христианскому идеалу терпения и смирения. Но не перед врагами православной веры. Здесь они демонстрировали удивительную стойкость. Поэтому, когда Россия вела войну против Турции, всегда их поддерживали сербы, тоже восставая против турецкого владычества. Последнее — очень успешное — восстание против турок было в 1875-76 годах. Тогда были освобождены огромные территории. Босния приняла решение присоединиться к Сербии. Но потом, на Берлинском конгрессе, постановили: туркам уйти, а нас — под протекторат Австро-Венгрии.
Сейчас происходит нечто похожее. Разница только в том, что называют это не протекторатом, а защитой, и речь идет не об одной стране, а о Международном сообществе.
Леонид БОРОДИН. Во всем, что сейчас происходит на Балканах, так или иначе, принимала участие Россия, в ее нынешнем состоянии, с ее нынешним правительством. Мне бы хотелось услышать от вас, человека, представляющего страну, ставшую жертвой многих сил, — как вы оцениваете роль России в этом? То есть, что она сделала и что не сделала, что она могла сделать, а что не захотела?
Р. КАРАДЖИЧ. Сейчас такой момент, когда мы видим Россию почти бессильной. Это уже бывало в истории. Каждый раз, когда Россия оказывалась слабой, мы платили за это дорогой ценой.
Конечно, мы понимаем, что когда говорим о России, то всегда разделяем: вот здесь, на этой стороне — народ России, а здесь — правительство. И даже в рамках одного правительства: на одной стороне — Министерство иностранных дел, а на другой — Министерство по чрезвычайным ситуациям, которое хотело бы нам помочь. И Министерство обороны, которое тоже бы нам помогло, если бы могло. В России — и среди народа, и в правительстве — есть люди, которые нам больше помогали бы… А время, когда в Министерстве иностранных дел был Козырев — это было время поражения и для России, и для нас во многом. Здесь Россия очень много потеряла, поскольку Козырев пекся в основном о западных интересах в ущерб интересам России.
Как бы ни была сейчас слаба Россия, все равно — это не та степень слабости, которая обязывала Козырева или кого другого поступать таким образом, как он поступал. Можно сказать, что действия МИДа, которые так неприятно сказались на положении Сербии, были и самыми настоящими, по сути, антирусскими действиями, то есть направленными против интересов России.
Юрий ЛОЩИЦ. Г-н Караджич, вы как врач-психиатр знаете, что, когда человек находится в состоянии серьезной болезни, то никакое внушение не может на него подействовать, пока сам организм своими внутренними силами не выйдет из этого состояния.
Что касается России, я глубоко убежден, у нее есть свой совершенно особый исторический биоритм. Несколько раз на протяжении тысячи лет ее истории были сходные ситуации, когда эта болезнь доходила до предела, когда интервенты захватывали Кремль, когда горела столица, когда Гитлер подходил к самой Москве. Видимо, что-то есть в этом историческом биоритме целого громадного народа такое, что он болеет до конца и очень долго. И у меня есть ощущение, что эта болезнь еще какое-то время продлится, мы еще не дошли до настоящего кризиса, за которым следует перелом болезни: или выздоровление или смерть. Но до сих пор было так, что после этой болезни Россия вставала необыкновенно сильной… И в этом, может быть, и есть наш исторический оптимизм. Что бы вы сказали по этому поводу?
Р. КАРАДЖИЧ. У нашего народа есть одна пословица, глубоко христианская по своему смыслу, она звучит как совет или внушение родителей детям: в беде не унижайся, в счастье не возвышайся.
Вот, может быть, русские, да и сербы, должны быть немножко умереннее во всем. Это факт, что Запад всегда будет бояться России. Но Россия должна найти способ, чтобы снова стать сильной таким образом, чтобы Запад ее не боялся. Хотя проблема намного глубже, чем мы ее можем понять. Может быть, на Западе гораздо больше боялись Достоевского, чем Ленина. А если это так, то тут нет выхода, нет спасения. Россия не должна отречься от себя — от Достоевского, от своей души. Если Запад хочет, чтобы Россия стала мондиалистской страной, чтобы она потеряла своеобразие, саму свою сущность… то, пожалуй, две улицы в Москве еще можно превратить в этакое подобие “цивилизованного” рая. Но всю Россию — нет.
