И это выводило ее из себя. Более того. Коль скоро она не проделала это с ним, значит, все это с ней проделал он. Унизил, растоптал, уничтожил.
Ну, а ты чего там сидишь?! – зло спросила она, когда соизволила, наконец, обратить внимание на своего нынешнего мужа, меня.
Я даже обрадовался ее пьяному вниманию. Что угодно, только не сидеть в углу, и не вылизывать, как побитая собака, синяки своего честолюбия. Ревность ужасное чувство, и особенно его силу я познал в браке с Риной. Она окуривала меня ревностью, словно пасечник-любитель – рой одомашненных пчел. Укрощала меня ревностью, протыкала ей мою брюшную полость, жгла глаза, сводила на нет полностью. Как это у нее получалось, не спрашивайте. Но она могла – действительно могла – за каких-то несколько часов превратить любого Аполлона в кучку дымящегося пепла. Который, вдобавок ко всему, будет поджаривать себя сам. Говорю же, она была ведьмой.
Да, дорогой, – любила говаривать она, – и берегись, чтобы я не узнала о тебе ничего Этакого.
Иначе я причиню тебе немало неприятностей, – хихикала она.
После чего становилась уже игривой, и я, самосохранения ради, принимал эти ухаживания. С достаточной долей иронии, конечно. Ведь, как бы на не была страшна и действительно неприятна в своем умении видеть то, что скрыто, в некоторых вещах она оказалась слепа. Как котенок из семейства ее любимых кошачьих.
Я изменял ей с первого дня брака.
При этом у меня ни малейшего сомнения не возникало в том, что и она изменяет мне. Но она умела все вывернуть так, – говорил же, – что виноватым оказывался я. Да и слишком я любил ее для того, чтобы Действительно хотя бы раз воспротивиться ее злой воле, поборовшей меня, скрутившей, и отбросившей на коврик в углу. Собачий коврик. Слово «собачий» она произносила неизменно с глубочайшим презрением.
Ну и чем тебе не нравятся собаки? – спрашивал я.
Своим жополижеством, – отвечала она, как всегда, когда пьяная, грубо.
Кошки, они как женщины, свободны, – многозначительно поднимала она палец.
Ненавижу кошек, – как-то признался я.
После чего, под ее снисходительным взглядом мамаши, прочел целую лекцию, вычитанную внаучно-популярном журнале. Там объяснялось, почему на многих гербах есть изображения львов и тигров, вставших на задних лапах. Все дело в атавистической памяти, объясняли авторы исследования. Когда-то наши предки были не хозяевами земли, а ее арендаторами.
Не хозяевами, а арендаторами, – со вкусом повторила она, хмыкнула, и выпила.
На нашем огромном диване, занимавшем добрую часть дома, – а это очень просторный дом, – она сама смахивала на ленивую большую кошку. Да, арендаторами, повторил я, и продолжил. И вот тогда-то у людей, селившихся в пещерах, был единственный страшный враг. Кошачьи. Для саблезубых тигров человек был самой легкой добычей. В сравнении с лошадью или зеброй бегает медленно, защищаться еще толком не умеет. Ходячие консервы.
Ходячий корм для кошек, хочешь ты сказать, – поправила она, смеясь.
Ну, где-то так, – согласился я.
После чего, не раздражаясь – она всегда перебивала меня, и я привык, – продолжил. Наши предки боялись кошачьих пуще смерти. Это и была смерть. Мы были их пищей. Они были высшим звеном. Они лакомились нашими детенышами.
Ну и что? – неприятно-высокомерно удивилась она.
Я только перевел дух. Само собой, я знал свою жену достаточно хорошо, для того, чтобы рассказывать это не с целью убедить ее в чем-то. Я всего-навсего ставил ее в курс прочитанной статьи, объяснившей мне самому мою давнюю неприязнь к кошкам. Ирина, выслушав это мое соображение, милостиво кивнула.
А так ли уж необходимо это было? – спросила она задумчиво.
Ну, покорять планету и все такое? – пояснила она
Послушай… начал было я.
Но она уже встала на четвереньки и выгнула спину. Показала задницу. Весьма соблазнительную, признаю, задницу.
Глядя на нее, я выпил.
Трахни свою кошечку, – сказала она.
Я залез на нее сзади, прикусил шею, и она зашипела. Клянусь, в этом звуке я услышал предсмертный плач сотен несчастных детей первобытной эпохи. Более того, как человек, сохранивший в себе память веков, я подозревал еще кое-что. Эти дети…
