Гассенди - страница 31

или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно» (1, т. 3, стр. 1), то в данном, исключительном, случае материалистическое решение основного вопроса философии озаряет проблеск понимания: чувственность берется в форме практики как конечного гносеологического критерия истины, которая есть не что иное, как «соответствие познающего разума познаваемому предмету» (4, т. III, стр. 412).

Практика самого Гассенди, вся его научная деятельность служит опровержением агностического характера, неправомерно приписываемого его скептическим высказываниям. Ведь все его учение — это поиски объективной истины, совершенствование познания «вещей в себе». Сколько бы он ни твердил о caligo, мраке, тумане, «затемняющем человеческие умы, стремящиеся проникнуть в интимные тайны природы» (4, т. III, стр. 231), он только и делает, что стремится рассеять этот мрак. Он отрицает абсолютную истину, но добывает относительные истины. Он не разделяет мнения тех, кто утверждает, что нет ничего достоверного. Он готов защищать некоторые незыблемые положения, которые не вызывают никаких сомнений (5, т. 1, стр. 113). А относительные истины, при всей своей относительности, — это истины объективные. Гассенди не приемлет «вечных истин». Относительные истины исторически относительны, они требуют и допускают последующее уточнение, развитие, углубление. «Ибо хотя я не стану утверждать на манер академиков, что истина вещей непознаваема, однако я считаю возможным утверждать, что до настоящего момента она не познана» (5, т. 1, стр. 83).

Вслед за «вечными истинами», тормозящими дальнейшие искания, Гассенди отвергает в полемике с лордом Чербери «общепризнанные истины», претендующие на свою незыблемость на основании «всеобщего согласия». Он отвергает их, во-первых, потому, что «где ты это всеобщее согласие найдешь? Среди людей? Никогда!» (5, т. 1, стр. 99). Нет надобности, поясняет он, приводить примеры нескончаемых разногласий, «ибо не существует догмы физики или того закона этики, которые не отвергались бы многими философами или народами» (там же). Одни считают бесспорным одно, другие — другое. «При этом те, кому привиты ложные взгляды, точно так же полагают, что истина на их стороне, как и те, кто придерживается самых правильных» (5, т. 1, стр. 102). А во-вторых, истинность определяется отнюдь не большинством голосов, не ходячими предрассудками, обусловленными воспитанием и традицией, а объективным критерием. Как бы ни было распространено и общепризнано истинным то или иное мнение, это не доказывает его истинности: «Ни истина представления, ни истина интеллекта не будет иметь для тебя никакой ценности, если она не есть истина какого-нибудь предмета или объекта, отличного от интеллекта и представления» (5, т. 1, стр. 82). Основной принцип теории отражения сформулирован здесь со всей отчетливостью. Неразрывная связь относительности и объективности истины нацелена одновременно против субъективизма и против догматизма.

Однако неотступная в произведениях Гассенди тема ограниченности познания имеет и другую, оборотную, негативную сторону. Практика, выступающая в приведенной цитате в качестве критерия истины, используется вместе с тем как довод в пользу ограниченности познания, как «аргумент в пользу того, что сущности вещей для нас непознаваемы» (5, т. 1, стр. 86). Не мы являемся творцами существующих в природе вещей. Мы не «создаем своим трудом ни одного из произведений природы — ни драгоценных камней, ни растений, ни животных. Следовательно, подобно тому как собака, каким бы умным животным она ни была, не может знать, каким образом создается часовой механизм или любое другое произведение человеческого мастерства, так как уму собаки недоступна такого рода работа, точно так же и человеку не дано знать, как рождается растение, растет и всегда приносит только ему присущие листья, цветы и плоды, ибо все это не создано человеческим умом» (там же). К этому аргументу, приводимому в полемике с Чербери, Гассенди возвращается и в «Своде философии»: «Наблюдая за работой строителей архитектурного сооружения и используемыми ими материалами, мы можем исчерпывающе понять весь механизм его построения. Иное дело явления природы — их замысел, построение, строительные материалы, архитектоника от нас скрыты. Это творения не нашего, человеческого мастерства, и по отношению к ним наш ум находится в положении ума собаки по отношению к часовому механизму — человеческому творению. Тем более это относится к сверхъестественным явлениям, непреложная истинность которых утверждается религиозной верой, познание которых недоступно ни непосредственному восприятию, ни философским размышлениям» (4, т. 1, стр. 336).