Во многом, конечно, роль сыграли не столько образование и внешность, сколько Его Величество Господин Случай. Свезло Олесе. Хотя, конечно же подбирали и по анкетным данным и по внешности. А внешность у Олеси… Ну, об этом – отдельно.
Олесе повезло дважды.
Первое везенье состояло в том, что она попала в список… И отсюда, как следствие – хорошая работа и прекрасные заработки, какие Верка, Милка и Лариска могли видеть только во сне и в мечтах.
А вот второе везенье было в том, что находясь при бандитах, при их бандитских-то нравах и их бандитском полном небрежении всякими сковывающими комплексами морали в отношении красивых женщин, Олеся была защищена особым статусом… Она при детках, а значит – её…это самое – нельзя!
И порою Олесе было даже обидно, когда накатывала бабья тоска, вот всех девчонок на вечеринке растащили по углам огромного барского имения – и жарят их – кого на сеновале, кого в барской спаленке… А ее – Олесю, никто и пальчиком, и даже взглядом не может. Потому как она сидит и приглядывает за господскими спиногрызами.
Оставалось теперь только ждать, что вдохновившись мылом бразильского сериала, какой-нибудь из разведенных бандюганов сделает ей – красавице Олесе – такой домашней и всей пропахшей не французской косметикой, а детским питанием, сделает ей предложение…
Да и делали двое. Толян Мордвинов по кличке "Морда", когда со своей семнадцатилетней моделью расстался, да заезжий из Бельгии Жюль – Дидье Мариотт, которого в бригаде Вовы Кобелева держали навроде экзотической иностранной игрушки для бандитского куражу. Но ни за Толяна, ни за Жюля-Дидье Олеся так и не вышла. И не потому что Вова Кобелев не разрешил, а потому что за Морду она сама бы не пошла – охота ей потом быть всей в синяках от побоев, даже если за каждый синячок потом ей будут отваливать по автомобилю и по бриллиантовому ожерелью…
А за бельгийца – так… Неохота из России – матушки уезжать. Да и языков Олеся не знала.
Правила бэби-высиживания были такими.
Дети везде следовали за родителями. Если ехали на реку Туру на рыбалку и шашлыки, то всех здоровых детей, даже двухлетних едва ходящих – и тех брали на природу.
Но так как юные семнадцатилетние фотомодели и бывшие звёзды стрип-клубов, перешедшие теперь в статус богатых жонок, сидеть и возиться с малЫми не имели никакого желания… им бы больше – потусоваться, попить вискаря с текилой, да пофлиртовать с чужими мужьями, то сидеть приглядывать за детками и было теперь прямой святой обязанностью Олеси. Вот и сидела она на бережку, меняя памперсы полуторогодовалым наследникам всех этих Кобелевых-Коблов и Мордвиновых-Морд.
Сидела, смотрела на разгуляево и ни капельки сама в ротик – ни текилы, ни даже шампусика не брала. И так она вписалась в эту картину Эдуарда Мане "Завтрак на траве", что даже перепившие на празднике братаны, не видели теперь в ней объекта для сексуальных вожделений. Не возбуждала она их, потому как срабатывало у тех внутреннее реле табу. Эту – нельзя! Она с детьми.
А вообще Олеся была красивая.
В принципе, некрасивую бы и не взяли на работу.
Но красота ее в контраст с глянцевой гламурностью семнадцатилетних жонок была не такой, как ее было принято воспринимать. Было что-то в красоте Олеси нечто такое необъяснимо притягательно-домашнее и спокойное.
– С такою не в ночной клуб и даже не в театр на балет, а сразу домой в уютную квартиру, и чтобы в детской комнате было не менее двоих своих рожденных с нею детей, – засыпая и вспоминая прожитый день, думал потом Сухинин.
Увидел он ее и что-то щелкнуло в его голове.
Какое-то реле там перегорело.
И образ Вероники сразу немного потускнел и куда-то отодвинулся. И привычная сексуальная шиза немного отпустила.
Олеся, Олеся, Олеся…
"Я не люблю, когда меня словно какого-то, как теперь принято говорить – лоха, разводят на дорогие подарки. Подарки я должен сам дарить. Меня не надо мотивировать и подговаривать. И если женщина говорит, – "купи мне ноутбук" или "купи мне хороший приличный мобильник", то мне сразу хочется ударить ее. Как бьют зарвавшихся проституток.
Моя красотулька в один день попросила у меня… Вернее даже сказать, не попросила, а вытребовала у меня, как делают это очень капризные и очень избалованные дети, когда сперва так припевая и с легким нытьём канюча, ну купи мне, ну купи, а потом с нарастающим крещендо, грозящим перейти в истинно Россиниевский апофеоз что в увертюре к "Сороке Воровке", с этаким нарастанием нытья, уже зло и сердито требуют и топают-притоптывают ножкой, – купи, купи, купи…
