Внезапно зазвонил телефон. Причем, не мобильный в кармане, а телефон в салоне машины. Шофер вопросительно глянул на Сухинина, – взять трубку? Сухинин взял сам.
Звонил Митрохин. Вот сука – лёгок на помине, сто лет жить будет теперь.
– Сухинин, ты чего уехал, а доверенность забыл, как ты завтра без доверенности в банк поедешь?
И точно, они же договаривались, что Митрохин привезет на банкет документы для банка и Сухинин их заберет, чтобы не заезжая утром на Намёткина, назавтра сразу к десяти в банк на Балчуг.
– Разворачивай, – приказал Сухинин водителю, – документы забыли.
Назад ехали быстрее. Сухинин и помечтать толком не успел, как доехали.
В холле, задуманном архитекторами и как вестибюль, и как гостиная типа американской sittin' room, его встретили Митрохин с хозяйкой дома. Ревнивым взглядом Сухинин оглядел, какие перемены произошли в туалете Вероники, не раздевали ли её тут без него, не успели ли они с Митрохиным уже перепихнуться по-быстрому?
Вроде не успели, хотя Вероника такая вечно томная, такая заторможено расслабленная. По ней хрен чего поймешь. Она всегда такая, как будто её только-только оттрахали.
– Может посидишь с нами? – спросила Вероника, – выпей вермута.
Ничего себе! "Посидишь с нами"… Она говорит о себе и о Митрохине как говорят о супружеской паре. "Вы останетесь у нас"? "Сегодня мы не принимаем"… Или наоборот, "Сегодня мы принимаем"…
– Посижу, – буркнул Сухинин. Он решил, что будет вредным.
– Слушай, а где твоя Римма? – поинтересовался Сухинин, – чего ты ее дома то оставил? Она часом не больна?
– Нет, Римма здорова, – спокойно ответил Митрохин, – она с детьми сидит, занимается, чего ей по поминкам разъезжать?
– А она тебя не ревнует? – спросил Сухинин.
Вероника сидела тихо неслышно дыша на свой бокал. "Кукла наследника Тутти", – подумал Сухинин.
– У нас с ней разногласий не бывает, сплошной консенсус, – улыбнулся Митрохин и вдруг присев на подлокотник кресла, в котором обитала Вероника, этак по свойски положил свою руку ей на плечо.
– Ну, я, наверное, все-же поеду, – сказал Сухинин, ставя на стекло столешницы свой недопитый вермут, – завтра рано в банк.
– Ну, поезжай, – согласился Митрохин.
– Проводишь до машины?
– Провожу.
Пока шли Сухинина начала бить легкая дрожь от тех слов, которые он теперь задумал Митрохину сказать.
– Ты что? Ты с ней любовь что ли крутишь? – слегка заикаясь, спросил Сухинин, когда они вышли на крыльцо.
– А ты что? Её душеприказчик или классная воспитательница? – самодовольно пожевывая зубочистку, с вызовом ответил Митрохин, – чего ты о её нравственности радеешь?
– Ты, ты к её деньгам подбираешься, тебе ведь не она нужна! – с какой то желчной горькой досадой выговорил Сухинин.
– Да она и сама ничего, – хмыкнул Митрохин, – или ты иного мнения? – и Митрохин тут слегка как бы шутя ткнул Сухинина в живот.
– Ты подлец, – выдохнул Сухинин.
– Я что? – тихо наклонив голову набок переспросил Митрохин.
– Я? Я ничего, – испуганно отрёкся Сухинин.
– Ладно, не ссы! – хохотнул Митрохин, – поделим. Мне акции – тебе баба. Только не сразу, сперва я попользуюсь, пока ей того охота.
***
Сухинин ехал и твердил как твердят мантру. Я дерьмо, я дерьмо, я дерьмо… Хари Кришна, хари-рама.
А Вероника не делится? Или она делится?
Атом не делим.
Электрон неисчерпаем.
Ревность и труд, глупость и труд – всё перетрут.
Без праци – не бенджо коляци*. * Без труда не будет и калача (искаженное польск.)
***
