— Какого рожна ты это сделал, парень? — Голос дяди Вернона прерывался от злости.
— Что сделал? — холодно уточнил Гарри. Он всё озирался, надеясь увидеть, кто хлопнул.
— Палишь тут, как из пистолета, прямо у нас под...
— Это не я, — твёрдо сказал Гарри.
Рядом с широкой багровой физиономией дяди Вернона появилось худое лошадиное лицо тёти Петунии. Она была в бешенстве.
— Что ты тут шныряешь?
— Да... Да! Правильно, Петуния! Что ты делал под окном, парень?
— Слушал новости, — безропотно признался Гарри. Дядя и тётя возмущённо переглянулись.
— Слушал новости? Опять?!
— Они вообще-то каждый день новые, — сказал Гарри.
— Ты мне не умничай! Я хочу знать, что ты на самом деле затеваешь, — и нечего мне мозги полоскать! «Слушаю новости»! Тебе прекрасно известно, что вашу братию...
— Тише, Вернон! — еле слышно выдохнула тётя Петуния.
Дядя Вернон понизил голос и договорил так тихо, что Гарри с трудом расслышал:
— ...Что вашу братию не показывают по нашему телевидению!
— Это вы так думаете, — сказал Гарри.
Несколько секунд дядя Вернон молча таращил на него глаза, а потом тётя Петуния решительно произнесла:
— Мерзкий лгунишка. Зачем же тогда все эти ваши... — тут она тоже понизила голос, и следующее слово Гарри пришлось читать по губам: — совы? Разве они не новости приносят?
— Да-да! — победно зашептал дядя Вернон. — Не пудри нам мозги, парень! Как будто мы не знаем, что свои новости ты получаешь от этих отвратных птиц!
Гарри молчал в нерешительности. Сказать правду было не так-то легко, пусть даже дядя с тётей и не могли понять его боль.
— Совы... не приносят мне новости, — бесцветно выговорил он.
— Не верю, — тут же сказала тётя Петуния.
— Я тоже, — горячо поддержал её дядя Вернон.
— Ты что-то нехорошее затеял, это ясно, — продолжала тётя Петуния.
— Мы, между прочим, не идиоты, — объявил дядя Вернон.
— А вот это уж точно новость дня, — огрызнулся Гарри раздражаясь. Не успели Дурслеи ответить, он круто развернулся, пересёк лужайку, переступил через низкую ограду и зашагал по улице.
Он знал, что нажил себе неприятности. Потом, конечно, придётся поплатиться за грубость, но пока это не важно; ему и так есть о чём беспокоиться.
Он почти не сомневался, что громкий хлопок раздался оттого, что кто-то аппарировал на Бирючинную улицу или, наоборот, дезаппарировал. Точно с таким же звуком растворялся в воздухе домовый эльф Добби. Возможно ли, что Добби сейчас здесь? Вдруг в эту самую минуту эльф идёт за ним по пятам? Гарри круто обернулся, но Бирючинная улица была совершенно пуста, а Гарри точно знал, что Добби не умеет становиться невидимым.
Он шёл, не выбирая дороги, — он уже столько раз тут бродил, что ноги сами несли его излюбленными маршрутами, — и каждые несколько шагов оглядывался через плечо. Пока он валялся среди умирающих бегоний тёти Петунии, рядом был кто-то из колдовского мира, это точно. Почему же они не заговорили с Гарри? И где прячутся теперь?
Разочарование нарастало, а уверенность ослабела и исчезла.
В конце концов, вовсе не обязательно, что звук был волшебный. Может, из-за бесконечного ожидания он, Гарри, дошёл до ручки и готов любой самый обычный шум принять за весточку из своего мира? Может, просто у соседей что-то разбилось или взорвалось?
При этой мысли на душе у Гарри сразу стало тягостно, и в мгновение ока опять навалилась горькая безнадёжность, преследовавшая его всё лето.
Завтра в пять утра он снова проснётся по будильнику, чтобы заплатить сове, разносящей «Оракул», — но что толку его выписывать? В последнее время Гарри отбрасывал газету, не раскрывая: новость о возвращении Вольдеморта, когда до идиотов в редакции дойдёт наконец, что это правда, поместят на первой полосе, а прочее неинтересно.
Если повезёт, совы принесут и письма от Рона с Гермионой. Но Гарри давно оставил надежду узнать от них что-нибудь вразумительное.
Ты же понимаешь, мы не можем писать о сам-знаешь-чём... Нам не велели сообщать тебе никаких важных новостей, на случай, если письма заблудятся... Мы сейчас довольно сильно заняты, но я не могу рассказать в письме подробно... Здесь столько всего происходит, при встрече обо всём расскажем...
