– Да иди же, – приказывала Рутта. – Ты будешь очень доволен.
– Куда тянешь? – выдавил он.
– Позабыл дорожку ко мне?
«Так это совсем недалеко отсюда», – подумал пращник. А вслух сказал:
– Рутта, я хотел бы купить вина…
– У меня его полно.
– Может, хлеба?
– Все есть. Все!
Она была столь нетерпелива, что он смутился. «Она похищает меня», – сказал он про себя.
– Похищаешь, Рутта…
– Разумеется. С вами только так и надо поступать.
Он окончательно смирился и пошел рядом с ней.
– Как ты тут жила? Скучала?
– Нет, – призналась она чистосердечно.
Он покосился на нее. Что она, совсем дура? Неужели не может соврать? Так он и сказал.
– Не могу. И к чему? Я живу сама по себе. И никому не обязана. Что, не нравлюсь? – Она остановилась перед ним, подбоченилась и немного повертела бедрами.
Пращник не знал, как вести себя.
– Спрашиваю: не нравлюсь?
Он моргал глазами, как провинившийся ребенок. А она начинала сердиться:
– Что у тебя, язык запал?
– Пожалуй…
– Ты можешь сказать хоть что-нибудь?
– Не знаю.
– Все вы, мужчины, на один покрой: уж очень дубоваты. Я вас знаю как облупленных.
Она капризно отвернулась от него и пошла прочь, а он бросился за ней. «Эти иберийки словно огонь, – думал Бармокар. – Наши женщины слишком рассудительны, а эти точно пламя бушующее».
Она привела-таки его домой. Скинула с себя легкое, просторное платье и осталась полунагая. Прекрасная, как и прежде. Он залюбовался ею, стоя на самом пороге неказистой хижины, в которой летом жарко, а зимою холодно.
– Входи же! – приказала она. Налила в глиняную чашу красного вина и поднесла ему. Он с удовольствием выпил до дна и вернул ей чашу. Она как кошка прыгнула Бармокару на грудь, обхватив его могучую шею тонкими, но сильными руками. И, запрокинув голову, медленно стала сползать вниз и прочно задержалась у бедер. Чтобы удержать, он обхватил ее за талию. «Она гибка, как лоза», – подумал он.
– Так будем торчать? – спросила она, задыхаясь.
Он не знал, что сказать.
– Я хочу так, – капризно сказала Рутта, почему-то вдруг охрипнув.
Солдат, кажется, кое-что уразумел. Она помогала ему делать то, что ей хотелось.
– Сними свой дурацкий пояс, – велела она.
– А как?
– Очень просто.
Он попытался было, но Рутта чересчур прочно обвивала его ногами. Но и тут она пришла на помощь.
– Я так и думала, – говорила она, словно в забытьи. – Ты готов вполне… Так не теряй же времени… Любовь не ждет… Ну же…
… Потом она угощала его иберийскими маслинами, лепешкой собственного приготовления и острой подливой к заячьему мясу, которое она тоже мастерски изжарила на угольях.
Он ел и любовался ею. «Не женщина, – говорил он себе, – а огонь… Может, взять ее в жены?»
– Ты ждешь мужа, Рутта?
Она удивилась.
– Кто тебе сказал?
– Я сам…
– У меня мужей столько, сколько пожелаю.
Он перестал жевать. Ее слова обидели. Ну как это можно – «сколько пожелаю»? Рутта тотчас же подметила, что ему неприятно слышать насчет мужей, перевела разговор.
– Ты очень сильный, – польстила она.
Он молчал, уткнувшись носом в маслины.
– Правда, сильный. Но ты не умеешь пользоваться своей силой. Я должна тебя поучить.
– Зачем?
– Чтобы лучше любилось.
– Разве я что-нибудь не так? – пробормотал Бармокар.
– Нет, все так, – живо откликнулась Рутта. – Но ты очень сильный, понимаешь?
– Нет. – Он невольно взглянул на свои плечи – левое и правое, на туго сжатые кулаки.
Рутта залилась переливчатым смехом. О боги, как красиво она смеялась: и зубки белые – напоказ, и шея тонкая – напоказ, и веселый смех – для услаждения слуха.
– Не туда смотришь, – проговорила она, заливаясь хохотом.
Он непонимающе уставился на нее.
– Ну, где у мужчины сила?
Он выставил кулаки.
А она все хохотала. Ей доставляло удовольствие смущать его.
– Я научу, как надо любить. По-настоящему. И про силу расскажу такое, что от тех слов поумнеешь и своих любовниц будешь с ума сводить.
– Бесстыжая, – повторял он, обнимая ее.
Утром он попрощался с нею. Рутта сладко позевывала, от удовольствия поглаживала себя ладонями.
Он подпоясался, выпил вина. Она спросила беззаботно:
– Ты уходишь надолго?
– Нет. Может, до вечера.
– А я ведь буду скучать.
Он выглянул в маленькое круглое окно, занавешенное какой-то дерюгой: сияло яркое солнце, голубело небо.
