— Могу я чем-нибудь помочь тебе?
— Ты и так очень много сделал для нас — ты и шкура ламы. Приходи почаще. С Псаллоном совершенно невозможно разговаривать, он просто старый брюзга, а мне так нужно дружеское участие.
Она тихо всхлипнула и отвернулась.
— К сожалению, я почти все время провожу в банке. Увы, Бостар сейчас больше думает о раздутом животе своей жены, чем о делах. — Антигон встал и медленно прошелся по террасе.
— Но и ты вроде бы неплохо относишься к женским животам, — рассмеялась Кшукти. — Сколько тебе лет? Двадцать один?
— Пока да. Полагаешь, мне нужно последовать примеру Бостара и твоего мужа?
— А почему бы и нет? Или ты намерен жениться только в глубокой старости?
— Я еще могу подождать. И потом, далеко не всякая женщина достойна стать матерью моих детей.
— А твоя египтянка?
— Вот именно моя египтянка, — нарочито медленно повторил Антигон. — Она сейчас поет в Александрии.
— А мой пун побеждает на Сицилии, — помолчав, сказала Кшукти. — Бедным метекам остается только ждать.
— Ты в первую очередь хозяйка этого дома, — Антигон хрустнул пальцами крепко сплетенных рук, — и потому должна запастись терпением. В Карт-Хадаште довольно странные обычаи — плохих стратегов распинают, а хороших отзывают. Возможно, Гамилькар скоро вернется.
— Если нет, — голос Кшукти звучал мягко и доверительно, в глазах застыли боль и тоска, — я зимой уеду с дочерьми в Лилибей[101]. Тебе же как другу семьи и вестнику богов — кто, как не они, прислал нам через тебя шкуру ламы — придется позаботиться о ребенке. Иначе он будет видеть вокруг себя только лица рабов и женщин.
— Я полюблю его как младшего брата… или сестру.
— Очень хорошо, — устало кивнула Кшукти, — Тогда я спокойна за него.
Через десять дней у Кшукти родился мальчик. Исполняя желание мужа, она назвала его Khenu Baal — Милость Ваала. Привыкшие к изысканным выражениям пуны произносили это имя как Ганнибал. Так в свое время называли отца Гамилькара.
Вскоре у Бостара также родился сын. Счастливый отец пожелал, чтобы его имя содержало намек на эмблему банка. Он назвал первенца Бомилькаром, что первоначально произносилось как Bod Melgart — Раб Мелькарта.
Военные действия в Ливии закончились только в начале зимы, однако Ганнон предпочел вместе со значительной частью своего войска вернуться в город раньше. О творимых им зверствах ходили самые жуткие слухи, но, поскольку на землях Ливии царило относительное спокойствие, члены Совета не стали принимать никаких мер. Они даже позволили Ганнону устроить торжественное шествие. Стоя в разношерстной толпе мореплавателей, мелких торговцев, ремесленников, строителей, поденщиков и бродяг, Антигон в ярости сжимал кулаки так, что даже побелели костяшки. Мимо него ровными рядами шли те, в ком так нуждался Гамилькар и кого правители Карт-Хадашта вместо отправки на Сицилию бросили против, в сущности, безоружных мятежных ливийских крестьян. Бодро шатала легкая пехота — лучники, пращники и копейщики со щитами из рысьих шкур. Мерно ступали солдаты тяжелой пехоты в прочных шлемах. В правой руке они держали длинные копья, в левой сжимали ремни больших цилиндрических щитов. Щетинившиеся над головами наконечники колыхались, создавая ощущение, что по Большой улице ползет огромный чудовищный еж. Проехали нумидийские наездники в белых накидках с почти наголо обритыми головами. Осторожно шагая, прошли слоны в пестрых попонах, на которых возвышались обитые кожей башенки. Сзади брели пленные с горестно опушенными голосами, а впереди, в окружении всадников в чешуйчатых доспехах, на конях с богатой сбруей, в громадных носилках с позолоченными ножками гордо восседал Ганнон Великий. Обгонявшие носилки поджарые смуглые нумидийцы истошно вопили:
— Прочь! Прочь с дороги!
Сам Ганнон высунулся из-за пурпурных занавесок и, сложив толстые губы в подобие улыбки, гордо тыкал пухлым пальцем в покачивавшиеся перед ним синие деревянные щиты с эмблемой Карт-Хадашта — вырезанной из слоновой кости лошадиной головой.
Чуть позже в город прибыл Гамилькар, так и не позволивший римлянам, несмотря на их значительное превосходство в силах, захватить Сицилию, Его судно попало в бурю, и толпившиеся на волнорезе жители Карт-Хадашта, среди которых был конечно же и Антигон, несколько дней с тревогой всматривались в туманную даль. Наконец в один из вечеров пробившийся сквозь плотную пелену туч багровый луч солнца высветил на горизонте далекий парус, и сразу же в ликующие крики встречающих ворвался веселый медный звон. Море уже несколько успокоилось, корабль легко преодолевал пологие волны, то взмывая вверх, то мягко сползая вниз и рассекая носом, украшенным вырезанным из слоновой кости изображением лошади, белую пену гребней. Вскоре триера обогнула мыс, вошла в гавань и медленно начала притираться бортом к стенке волнореза. Толпа ринулась к сходням, радостно приветствуя стоявшего рядом с кормчим рослого чернобородого человека в небрежно наброшенном поверх обшитого железом кожаного панциря плаще. Антигон тяжело вздохнул и пошел в банк. Он решил, что в такой толчее разговор с Гамилькаром не имеет никакого смысла.
