— Шпаны больше всего во второй! — сказал Вава.
— Ну да! А наши что, хуже? — возмутился Смирнов. — Тридцатая казарма самая боевая. Они даже с казаками воевали.
— Откуда здесь казаки? — не поверил я.
— Это же было в революцию. Только не в эту, а в ту, в старую.
— В девятьсот пятом году! — солидно объяснил Вава.
— Клюев, революционер, у моей бабки в комнате был, только она тогда не бабка была, а девушка. Он в ее платье переоделся и вышел из казармы. А казаки его знаешь как искали! Уж точно бы зарубили!
Я во все глаза смотрел теперь на Смирнова.
— В казарме все люди родные, — сказал он и опять развалился на траве. — Моя маманя из казармы переезжать не хотела, и я не хотел. Старшие братаны настояли, им в одной комнате тесно было учиться. Одному нужно чертить, и другому нужно чертить, а нам тоже уроки делать надо. Вот и переехали мы сюда.
Прибежал Толяна, высыпал из-под рубахи огурцы.
— Шпана! Айда ближе к реке, только дровишек прихватите. Костер запалим.
Мы набрали сучьев и, перебежав широкий луг, устроились за кустами над рекой.
Толяна вытряс из рубахи огурцы, Егор и Генка — картошку.
— Сольцы бы! — помечтал Вава, когда картошка испеклась, и мы принялись выкатывать ее из горячей золы.
— И так больно хорошо! — сиял Толяна, бросая каждому из нас по огурцу.
Мы не успели приступить к пиршеству, как на запах печеной картошки пожаловал еще один едок.
— Шипане от вора — с кисточкой! — Дядька в шляпе, в макинтоше, в белоснежном кашне и сверкающих лакированных сапогах сел рядом с нами на траву, нисколько не заботясь о своей великолепной одежде.
Он палочкой ловко подкинул картофелину в воздух, поймал другой рукой. Разломил картофелину пополам, понюхал и зажмурился от удовольствия.
Держа обе половинки в ладони, он достал из внутреннего кармана бутылку вина и передал ее Толяне.
— Ты, я гляжу, самый тут деловой! Расковыряй.
Толяна вынул перочинный нож с набором, штопором вывинтил пробку.
Человек, назвавший себя вором, приложился к бутылке и вылил в себя ровно половину.
— А это вам, шпана! — Он отдал бутылку Толяне. — Распорядись, чтобы всем хватило.
— Пьем по номерам! — обрадовался своей выдумке Толяна. — Вратарь — первый!
Меня словно схватил кто-то за подбородок и сжал изо всех сил.
Я пил вино два раза в жизни. Один раз — когда мне было три года и я болел дизентерией. Мы жили в большом лесу, у нас не было лекарств.
А второй раз вина мне приказал выпить врач. Это было год назад, я учился в пятом классе и заболел корью. Молодые врачи не могли понять, в чем дело, а старый понял: у меня не проступала сыпь, и, чтоб ее выгнать изнутри, он напоил меня вином.
— Ты чего?! — тараща глаза, хохотнул Толяна. — Не пил, что ли, никогда?
— Привыкай, шпингалет! — Вор хлопнул меня по плечу. — Пить надо учиться смолоду. А то не пьют, не пьют, потом шарах полбанки — и с копыт, а гады тут как тут.
— Какие гады?
Ребята так и повалились в траву.
— Зеленый. Совсем зеленый! — пожалел меня вор. — Может, тебе и впрямь рано?
— Нет, почему же? — взыграла во мне мужская гордость.
И я, не отирая горлышка, приложился и потянул в себя сладкое пойло.
— Ну, ты, присосался! — вырвал у меня бутылку Толяна.
— Из него будет человек! — Вор снова похлопал меня по плечу.
— Человек! — предательски захихикал Смирнов. — Он стихи знает.
— Стихи — бальзам для сердца! — вдруг вступился за меня вор. Он закрыл глаза и, раскачиваясь, запел пронзительным, хриплым голосом:
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
По неестественно белому лицу этого странного человека катились самые настоящие слезы. Правда, песня была такая, что и у меня защемило сердце, но чтоб от песни плакать — такое я видел впервые.
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
«Бандитская песня», — решил я, но вор закрутил вдруг бешено головой, сморщился, словно в лицо ему, в оба глаза, впилось по здоровенному шмелю, а спел тихо, совсем по-человечески удивительные, очень простые слова:
