Ах, дрова понадобились! И я с высот тенора кинулся в громадные пропасти баса:
Среди долины ровный
На гладкой высоте…
Мне очень нравилось, что, когда я раскатывал громоподобное «высоте», непромазанное стекло в форточке звенькало.
Если голос развить, то уж не пропадешь.
Э-эх, ухнем!
Еще разик, еще раз!
И вдруг я понял, что вот она, самая подходящая минута, когда нужно сесть и написать о Пушкине. Стихи были вполне готовы, но ведь я обещал принести и стихи и сочинение в прозе. Но проза не стихи, чтобы писать прозу, нужно знать, о чем пишешь.
Родился Пушкин в Москве, в 1799 году. Это вот какого числа? Старый стиль, новый стиль…
У наших соседей слева, у главного лесничего Антонины Антоновны, был великолепный полупудовый дореволюционный Пушкин. Я тотчас отправился попросить книгу, хоть на часок.
— А ваш Ваня опять сегодня пел, — услышал я голос матери Антонины Антоновны, глубокой, но резвой старухи. Она рассказывала о концерте моей бабке, словно та не слыхала ни моего тенора, ни моего баса.
— Здравствуйте! — Я чуть было не брякнул «сударыня», но все-таки не брякнул.
— А вы сегодня пели! — сообщила новость вежливая старуха.
— Немного пел, — сказал я, скромничая. — Не одолжите ли вы мне на один час том Пушкина.
— Отчего же на час? Берите и читайте! — Бедная старая женщина нескрываемо обрадовалась моей просьбе.
Я притащил книгу и, заглядывая в предисловие, принялся изливать свои восторги.
«Гений Пушкина озарил мрачную эпоху царизма. Ода „Вольность“ звала к свободе…»
Грешен, я не смог одолеть «Вольности»: «Беги, сокройся от очей, Цитеры слабая царица!» Я больше всего любил «Сказку о царе Салтане», «Дубровского» да еще «Тиха украинская ночь». Ну и, конечно, «Горит восток зарею новой», «Редеет облаков летучая гряда», «Любви, надежды, тихой славы», «У лукоморья дуб зеленый».
А «Прощай, свободная стихия»?
А «Мороз и солнце, день чудесный»?
Э, нет, я многое любил и знал у Пушкина, но первым поэтом России был для меня в те годы Лермонтов.
Свои восторги я закончил тремя восклицательными знаками. Сочинение не уместилось на пяти тетрадочных страницах, но на шестой странице я занял всего одну строку. Это как-то было несолидно, и я приписал:
Товарищ, верь! Взойдет она,
Звезда пленительного счастья!
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена.
Эти строчки я тоже очень любил, но когда они оказались в конце моего сочинения, то получилось, что Россия еще не воспрянула ото сна, не освободилась от самовластья, а это было политически неверно. Подумал и написал еще одну строчку: «И Россия ото сна воспряла».
11
Стихи и сочинение я понес в библиотеку спозаранок. Пришлось долго ждать, когда откроют Дворец культуры, потом — библиотекаршу. Дверь в библиотеку открыла молодая женщина.
— Что тебе, мальчик? — спросила она меня. — Читальный зал откроется в двенадцать, а теперь только девять.
— А куда собственные сочинения сдавать? — спросил я как можно угрюмей, чтобы не струсить.
— Ах, собственные сочинения! Оставь мне. У тебя что? Стихи?
— И стихи. И еще не стихи.
— Давай и не стихи.
Тетрадку я держал за спиной.
— Вот!
— Спасибо! Я передам это Георгию Матвеевичу.
За ответом я пришел в тот же день, сразу после обеда.
В читальне за своим столом сидела Варвара Ивановна, а возле стола, в низком кресле, — длинноногий, чему-то счастливо улыбающийся, вовсе не старый человек. Я сразу понял, что это и есть Георгий Матвеевич.
— Милок, да ты, чай, за ответом? — спросила Варвара Ивановна, устремляя на меня взгляд над очками.
— Нет! — пролепетал я неправду. — Я — так.
— Иди сюда, садись, — позвал меня Георгий Матвеевич, указывая на другое низкое кресло.
Я подошел и сел на краешек, чтобы не утонуть.
— Это Георгий Матвеевич! — познакомила меня Варвара Ивановна.
— Я знаю.
— Откуда же?
— Догадался.
Георгий Матвеевич улыбнулся уже не чему-то, а мне.
— Нам понравились и твои стихи, и твой пламень в сочинении, но о премиях будет решать жюри, а я тебе предлагаю присоединиться к нам. Наш литкружок послезавтра идет в поход по родному краю.
— А что нужно… взять? — Дома меня могли и не пустить в поход, но мне так хотелось быть среди настоящих пионеров!
