Фундамент оптимизма - страница 9

«Монотонная жизнь на корабле, — вспоминал он свое путешествие на трансатлантическом лайнере, — своим равномерно пульсирующим спокойствием раздражала нервы… Может быть, какая-то секунда понадобилась мне, чтобы осознать свое нетерпение и устыдиться. Ведь ты, гневно сказал я себе, совершаешь чудесное путешествие на безопаснейшем из судов, любая роскошь, о которой только можно помыслить, к твоим услугам. Если вечером в твоей каюте слишком прохладно, стоит только двумя пальцами повернуть регулятор — и воздух нагрелся. Полуденное солнце экватора кажется тебе несносным — что ж, в двух шагах находится помещение с охлаждающими вентиляторами, а чуть подальше тебя уже ждет бассейн для плавания…

Тебе предоставлены все удобства и все гарантии безопасности…

Вспомни же, нетерпеливый, ненасытный человек, как было раньше! Сравни хоть на миг свое путешествие с плаванием тех смельчаков, что впервые открыли для нас эти необъятные моря. Попробуй представить себе, как они на крохотных рыбачьих парусниках отправлялись в неведомое… На родине месяцами, годами не знали, где они, и сами они не знали, куда плывут. Невзгоды сопутствовали им, тысячеликая смерть обступала их на воде и на суше… Подумав об этих первых плаваниях конквистадоров морей, я глубоко устыдился».

Эта длинная цитата стоит того, чтобы ее привести: быть может, она потревожит сознание тех, кто не видит огромных сдвигов, принесенных научно-техническим прогрессом, кто сознательно или бессознательно следует девизу Пифагора: «Nil admirari» («Ничему не удивляться»).

Цвейговская историческая параллель как нельзя более удачна: что еще, как не корабль, рожденный для того, чтобы вечно идти вперед, упорно прокладывая курс среди волн и рифов к дальним берегам, чтобы, не задерживаясь в тихой бухте, опять и опять пускаться в плавание ради новых дорог и горизонтов, новых поисков и находок; что лучше олицетворяет собой прогресс, смысл которого — поступательное движение? Эту символическую «транспортную параллель» легко продолжить, чтобы проиллюстрировать тем самым, исторические сдвиги.

…6 сентября 1522 года в испанской гавани Сан-Лукар де Баррамеда появляется ветхий прохудившийся галеон «Виктория». На борту парусника горстка изможденных моряков, похожих на живые скелеты. «Отсюда три года назад они отплыли под предводительством Магеллана, — читаем у Цвейга, — пять судов и двести шестьдесят пять человек. А сейчас… одно-единственное невзрачное суденышко приближается к берегу, бросает якорь у той же пристани, и восемнадцать человек, пошатываясь, сходят с него… Потрясенный, вглядывается в их лица сбежавшийся народ, словно они возвратились из царства теней, хочет и не может поверить чуду».

Увы, к ликованию победителей: «Мы вернулись! Мы свершили то, чего до нас никто еще не свершил! Мы первыми из людей обогнули земной шар!» — не мог присоединить свой голос организатор экспедиции. Магеллан погиб накануне триумфа. Но имя его и дело пережили века.

440 лет спустя Магеллану вселенной Ю. Гагарину понадобилось всего 108 минут, чтобы обогнуть планету на корабле «Восток-1».

«Его место в истории вне конкуренции, — писала английская „Сан“. — Он был первым человеком в космосе, первым, кто вернулся обратно и поведал нам сказочную быль». А вот — надо же случиться такому! — из обычного тренировочного полета на реактивной крылатой машине он не вернулся. Русского парня, изумившего мир, авторы некоторых некрологов сравнивали с Икаром.

Да, небо властно влекло его к себе, но разве это непременно «роковой зов»? Разве неудержимое стремление людей к новым высотам, к неведомым далям, к головокружительным скоростям означает непременно мрачную перспективу обреченности, распахнувшуюся перед всем окрыленным наукой человечеством? Разве может трагическая кончина отдельных, немногих летчиков, космонавтов или иных героев служить продолжением пессимистической аллегории Б. Рассела?

Разве смерть Ф. Магеллана, а не его бессмертный подвиг символизирует собой прогресс? В результате великих географических открытий «мир сразу сделался почти в десять раз больше… И вместе со старинными тесными границами родины пали также и тысячелетние рамки предписанного средневекового мышления» (Ф. Энгельс).