Фундамент оптимизма - страница 48

Могучая и… бессильная

Казалось, на веки вечные вознес к небесам свою огненную корону Фаросский маяк. Воздвигнутый в III веке до н. э., столетиями нес он службу светоча, помогая ориентироваться средиземноморским «кибернетес», как называли кормчих древние греки. Но время взяло свое. Еще 700 лет назад от некогда величественного сооружения сохранилась лишь нижняя часть, поднимавшаяся не более чем на 30 метров.

Зодчий, спроектировавший фаросское диво, запечатлел на стене маяка, как было приказано, имя тогдашнего египетского владыки. Минули века. Отвалилась штукатурка с именем «богоравного повелителя смертных». И под ней открылась свежая, будто только что высеченная надпись: «Сострат, сын Дексифана Книдского, посвятил богам-спасителям ради мореходов». Так замечательное произведение инженерного искусства назвало своего подлинного творца. Но неужто же ничего другого не осталось от былого чуда?

Камни фаросского чуда пережили людей — и Сострата, и его помощников. Но еще долговечнее — подлинно бессмертным — оказалось умение созидать, Знание.

В отличие от каменного Состратова детища оно, наоборот, надстраивалось, поднимаясь все выше и выше. Мыслимы ли без этого сегодняшние успехи в высотном строительстве? И что ж из того, что потух факел древнего «александрийского столпа»? Зато неугасим светоч знаний, вбирающий в себя бесчисленные вспышки человеческого гения этих эпох и народов, чтобы разгораться все ярче и все более властно рассеивать своими лучами темень невежества, сумрак неизвестного. Не это ли подлинное чудо из чудес света?

Да, она достойна изумления и восхищения, эта интеллектуальная эстафета поколений, но… Передаваясь от эпохи к эпохе, от народа к народу так, как будто нимало не зависит от «преходящих факторов» — ни от своего времени, ни от несущих ее людей, — она обретает в глазах иных историков науки некую прямо-таки мистическую самостоятельность. И необоримую силу, которая якобы гарантирует неудержимое, без помех, без каких-либо социальных преград, движение в будущее, к новым триумфам, преодолевающим любые недостатки любого общества, даже отжившего свое капитализма.

Нет, если мы хотим понять, что такое Наука вообще и как производительная сила в особенности, мы не вправе забывать о ее творцах, а их деятельность не может рассматриваться вне времени и пространства — она протекает в конкретных исторических условиях.

Настоящая наука, наша современница, в отличие от ее предшественницы прежних эпох носит экспериментальный характер. Но как втиснуть эксперимент — не результат, а процесс! — в прокрустово ложе схемы, считающей науку «системой знаний»? И вот некоторые философы в угоду схеме «выводят» эксперимент за рамки «системы». Но наука без эксперимента — это примерно то же, что симфония без исполнения, нотная запись без прикосновения к музыкальным инструментам, резонно возражает профессор Г. Волков. Более того, при таком подходе из поля зрения ускользает и сам композитор: живой человек с его творческой индивидуальностью исчезает — остается лишь безликая фамилия на титуле сочинения. Но как можно «вычеркнуть» из науки ее работников, ее суть — исследовательскую деятельность?

Сводить науку к знанию, к миру идей без людей — не значит ли это вольно или невольно лить воду на мельницу «технического фетишизма», осмеянного К. Марксом? Наука — это не знания сами по себе, а деятельность общества, направленная на их получение; иными словами, научное производство, «индустрия идеи», подчеркивает профессор Г. Волков. Трудно не согласиться с автором: «Сводить науку к знанию равносильно отождествлению, скажем, процесса мыловарения с мылом. (Не потому ли, кстати, пускание мыльных пузырей эрудиции не считается признаком подлинной учености еще со времен Гераклита, полагавшего, что многознание не научает быть умным?)».

Представление о Науке как о Знании — эхо прошлого. Отголоски тех времен, когда она еще не стала опытной, экспериментальной. Когда она была преимущественно созерцательной, умозрительной. Когда ее творцы видели свою задачу в том лишь, чтобы объяснять мир, конструируя его картину в своей голове и не заботясь о проверке абстрактных схем на опыте, хотя именно практика — критерий истины.