По Сене проплывали освещенные баржи, рассыпая пригоршни алмазов на водную рябь. Переезжая на другую сторону по Йенскому Мосту и затем делая круг почета вокруг Эйфелевой башни, Транг обдумывал программу действий, которую случай предлагал ему. Может, это еще и не свобода, но, во всяком случае, — шаг на тропу, ведущую к ней.
И он уже не думал о человеке, сидящем рядом с ним на кресле пассажира, о городе, мелькающем справа и слева. Перед ним возник образ одинокой лодки, затерянной в волнах безбрежного моря, — скорлупка, с которой теперь связывалось его видение будущего.
Все увеличивая и увеличивая скорость, он слился с полосами света, оторачивающими, подобно лентам, пышные нижние юбки Парижа. И этот необыкновенный свет, казалось, изменил свою физическую природу, принял характеристики, доселе несвойственные свету, превратившие его в нечто, подобное трубным звукам.
Стекло рассыпалось на миллионы крошечных осколков, бесшумно и упоительно. Свет ночных светил спускался сверху, подобно ангелам, на искореженные останки автомобиля, а поднимающееся от них багровое пламя осветило, в свою очередь, небо, подобно второму солнцу.
Выжимая акселератор до самого пола, он смутно слышал какой-то крик рядом с собой, но такой далекий, будто он шел к нему из другого мира. Транг не обращал на него никакого внимания. Он слишком стар, чтобы подчиняться окрикам, слишком молод, чтобы понимать их.
Справа от дороги уже чернел, мрачнее ночи, Люксембургский Сад. Он чувствовал, что его трясут вцепившиеся в него руки, слышал крик в самое ухо. Потом почувствовал упершееся в висок дуло пистолета.
И тогда он крутанул изо всех сил руль, так что шины протестующе завизжали, и машина прыгнула на тротуар, разрывая цепи ограждения. А потом врезалась со всего маху в черно-золотой заборчик, окружающий Фонтан Медичи, где циклоп Полифем взирал с завистью на забавы юных любовников, Акида и Галатеи.
Непосредственно перед ударом у Транга пронеслась в голове мысль, что именно так он хотел умереть с того самого момента, как в первый раз прочел роман «Автокатастрофа». И не просто хотел, а в полном смысле слова мечтал принять такую смерть. Но в этих мечтах всегда красноречиво отсутствовала причина смерти. Не то, чтобы совсем отсутствовала, а главным образом. Потому что осмысленная смерть всегда связана с верой. А вера была давно выжжена из души Транга сердито ревущим напалмом, ее давно сожрала ненасытная утроба войны. Вот только взяв в руки собранный Лес Мечей, он раскопал правду о самом себе. Как им манипулировал Вергилий. Теперь, уничтожая Вергилия, он придавал своей смерти одновременно и смысл, и религиозный пафос.
Сверкающий никель, хрупкое стекло и мягкая человеческая плоть со страшным треском столкнулись с чугунной оградой, которая с XVII столетия не допускала посторонних на территорию, прилегающую к дворцу Марии Медичи, построенную для нее, когда она пресытилась роскошью Лувра.
Транг не только хотел умереть, но даже приготовился встретить смерть. Она его никогда не пугала, а теперь и подавно: с превеликой радостью он вступит на колесо жизни и сделает следующий круг, узнав, каким будет его следующее воплощение и как он им воспользуется для того, чтобы очистить свое существо от накопившейся на нем грязи за эту, неудачную жизнь.
Но смерть отвернулась от него.
Он пришел в себя, окровавленный и весь в синяках, и уставился на плеяду мигающих огней, между которыми было нечто темное, кое-где окрашенное ярко красным.
Когда его сознание прояснилось окончательно, он понял, что смотрит на Волшебника, которого страшный удар наполовину выбросил сквозь лобовое стекло «БМВ». Весь осыпанный блестящей крупой, в которую превратилось стекло, он торчал в окне, свешиваясь передней частью тела над невидимой пропастью.
Никелированная окантовка стекла, искореженная ударом, обвивалась серебристой змейкой вокруг откинутой левой руки Волшебника. Медленная кровяная капель отсчитывала минуты зловещей тишины.
Волшебник мертв, а он, Транг, — нет. Почему?
Слез он наплачет фонтан:
Может, наступит рассвет...
Когда Транг глядел на неподвижное тело Волшебника, его посетила мысль, до того поразительная, что она показалась ему будто облитой белым небесным сиянием. Он содрогнулся, когда полностью осознал ее смысл.
