Франц Кафка. Узник абсолюта - страница 84

. При этом его лицо начинает излучать явное уважение. О нет, весь этот мир был и остается таинственным для него. Мистической загадкой. Есть вещи, на которые он не способен, а относится к ним с уважением, потому что они «приносят результат». Когда я говорила ему о своем муже, который бывает неверен мне по сто раз в год и словно околдовал чарами меня и многих других женщин, на его лице было написано такое же почтение, как тогда, когда он говорил о своем директоре, умеющем так быстро печатать и поэтому являющемся замечательным человеком, или о своей невесте как о «умеющей хорошо работать». Все это ему несвойственно. Человек, быстро печатающий на машинке или имеющий четыре любовницы, непонятен для него так же, как непонятна монетка в одну крону, оставленная на почте или в руках попрошайки. Ему непонятны эти вещи, поскольку они живые. Но Франк не может жить. У него нет способности к жизни. Он никогда не поправится. Франк скоро умрет.

Мы приспособлены к жизни благодаря тому, что находим убежище во лжи, в слепоте, энтузиазме, оптимизме, в тех или иных убеждениях, в пессимизме и других подобных вещах. Но он не может скрыться ни в одном убежище. Он абсолютно не приспособлен к жизни, так же как не способен пить. У него нет ни малейшего прикрытия. Поэтому он открыт всему, от чего мы защищены. Он словно нагой среди множества одетых людей. Все, что он может сказать, – это то, что он сам, а также все, что его окружает, не может быть названо правдой. Более того, такое предопределенное состояние бытия внутри его и для него, лишенное всей своей отделки, поможет ему изменить жизнь – в направлении счастья или несчастья, не важно. И его аскетизм в то же время – какой-то негероический, но благодаря этому обстоятельству он становится все более и более возвышенным. Весь «героизм» – это ложь и трусость. Тот, кто прибегает к аскетизму как к средству достижения конца, не ведет нормального человеческого существования; истинное бытие наступает тогда, когда человек приходит к аскетизму посредством ясности своего видения, чистоты и неспособности к компромиссу.

Бывают очень умные люди, которые не желают идти ни на какие компромиссы. Но они надевают розовые очки и видят все в другом свете. Поэтому им не нужны компромиссы. Они могут быстро печатать и иметь женщин. Он остается в стороне от всего этого и смотрит на это с изумлением, в том числе на пишущую машинку и на женщин, и одинаково на все удивляется. Он никогда не поймет этих вещей.

Его книги удивительны. Сам он еще более удивителен…

Очень благодарна вам за все. Смогу я обратиться к вам, когда вернусь в Прагу?

С наилучшими пожеланиями.

Всего самого доброго».

Следующее, недатированное письмо представляет собой крик отчаяния. Милена получила письмо Кафки из санатория в Татрах, в котором он писал о том, что порывает с ней отношения. Она цитирует из написанного ей: «Не пишите, и нам не стоит больше видеться».

Причина этого очевидна. Милена была готова сойтись с Кафкой, но не хотела покинуть своего мужа для того, чтобы постоянно жить с Кафкой. Кафка отказывался от этого суррогата брака, поскольку он рассматривал брак как священный венец жизни и считал, что брак – это общая судьба для всех – для мужа, жены и детей. Кафка ожидал необычного, чуда. Только чудо могло его спасти. Позже он увидел надежду в Доре Димант. Но Милена с ее земным характером не могла принести ему желаемого, несмотря на ее попытки. «Виновата я или нет?» – спросила она меня в полном отчаяния письме, в котором было так много неразборчивых строчек. Она хотела, чтобы я ответил: неужели она – лишь одна из тех женщин, которые не могут спасти Франца.

Вот это письмо:

«Дорогой доктор!

Простите меня за то, что пишу на немецком. Может быть, вы достаточно владеете чешским, чтобы понять меня. Я просто не знаю, что делать, – мой разум больше не может воспринимать никаких впечатлений, формировать какие-либо мысли. Я ничего не сознаю, ничего не чувствую. Мне кажется, что в эти последние месяцы со мной произошло нечто ужасное, но я этого не ощущаю. Я вообще немного знаю о мире. Я только чувствую, что могу покончить с собой, если допущу до моего сознания то ужасное, что лежит вне его.