Признаюсь, что легкая тень набегала на те дни, которые до сих пор так ярко сверкают в моей памяти. В своем дневнике я писал: «Что за мысль, будто Платон несколько раз пытался использовать свое учение на практике! Что на самом деле происходило внутри его и вокруг него? Разум, который связывается с именем Платона, никак не подходит к этой, несомненно, безумной реальности. И разве не должны были его современники смотреть на подобного человека, который, в конце концов, ошибался в столь многих вопросах, как на глупца и зануду? Последующие поколения не сильно пострадали от его крайностей, и поэтому его «идеальный мир» ярко светит далеко вперед, но мы забываем, что эти крайности и этот «идеальный мир» являются еще и составными частями друг друга. И чтобы быть абсолютно честным, разве не казался мне Кафка время от времени глупцом и занудой? Например, в Лугано, когда он отказался принять слабительное, следуя принципам «естественной медицины», и мучил меня целыми днями, оглашая воздух жалобными стонами? В то же время Кафка был исключением среди гениев, он был необычайно внимателен и чуток к людям. Он помогал человеку до тех пор, пока сам не переставал чувствовать в своей душе возникший диссонанс, – в соответствии со своим гениально-творческим пониманием. Но в то же время в нем можно было отметить и отсутствие некоторых необходимых качеств, например должной пунктуальности. Это, правда, было едва заметно».
На следующий, 1912 г., отправившись в Веймар, мы были очень хорошо подготовлены к посещению города, в котором столько лет жил Гёте. Мы испытывали к нему особую любовь и годами изучали его творчество. Нужно было слышать, с каким благоговением Кафка говорил о Гёте, словно ребенок о своем предке, жившем в более счастливые, светлые дни и бывшем в прямом контакте с божественным.
И снова я вынужден отметить некоторые неприятные моменты. Кафка иногда подчеркивал, что он бывал поражен, насколько некоторые авторы бездумно цитируют Гёте. Цитаты Гёте, кроме всего прочего, ослепительно выделяются на фоне прозы любого писателя. О необычном отношении Кафки к Гёте свидетельствуют следующие записи из его дневника: «Гёте своей мощной прозой, возможно, замедляет процесс развития немецкого языка. Даже если он не создавал прозаических произведений в переходный период, желание писать возвращалось к нему с новой силой и оборачивалось стремлением употреблять архаические формы речи, которые можно найти в его прозе, но которые в целом не имеют с ним ничего общего и не мешают наслаждаться целостной картиной его произведений».
Отношение Кафки к немецким классикам можно выразить цитатой из Дильтея: «У него было это живое движение души, которое при постоянно изменяющихся жизненных обстоятельствах снова и снова удивляет, показывая нам все новые стороны жизни, что характерно лишь для истинных поэтов».
Мы с почтительной признательностью посетили Веймар в первый и в последний раз. Чтобы дополнить картину, я приведу отрывок из моего «Королевства любви». Там я описал, как мы, двое жалких чиновников, смогли потратить на Веймар не целый месяц, а лишь чуть больше недели.
«В летний отпуск они вместе отправились в путешествие в Веймар и всего лишь на один месяц. В первый раз они имели возможность поклониться пламенной силе гения Гёте в его родном городе, в то же время оба они находились под воздействием модного в то время пренебрежительного отношения к его величию. В этом случае они не нуждались во взаимном влиянии – единственным результатом, возможно, было то, что они лишь усиливали чувства друг друга. Более того, у друзей не возникло желания изучить Веймар, и они жили там словно на летнем курорте, каждый день купались в городском бассейне. По вечерам они съедали по целому блюду отменной клубники в ресторане на Городской площади. Кроме всего прочего, они намеревались хорошо отдохнуть.
Но все, что касалось Гарты, принимало особые формы – не в соответствии с желаниями самого Гарты, а исходя из его натуры – честной и правильной (что шло не от головы, а от сердца). Можно было наблюдать, как расцветало крошечное нежное чувство между ним и милой дочерью смотрителя дома Гёте. Назвать это любовью было бы слишком поспешно: это была стыдливая, дразнящая, возможно, немного болезненная радость видеть друг друга. В результате Гарта и Кристоф вместе с ним попросили у смотрителя комнату, которая находилась рядом с мемориальными комнатами Гёте. Из нее был выход в сад, и можно было ходить по комнатам Гёте в те часы, когда не было наплыва туристов. Они представляли себе, что принадлежат семье Гёте – пусть и на далеком расстоянии, сквозь глубину древности. Как призрак бродило эхо музыки Гёте во время их радостных встреч с дочерью смотрителя в наполненном благоуханием роз саду, чьи древние стены были увиты зеленым плющом. И повсюду ощущался дух Гёте, везде незримо присутствовал этот царственный старик.
