В 1909 г. некоторые прозаические произведения Кафки были напечатаны в журнале Франца Блея «Гиперион». (Блей очень тепло встретил мою первую книгу «Смерть мертвеца», а затем, когда он приехал в Прагу, я представил ему Кафку.) Второй напечатанной в Чехии работой Кафки были «Аэропланы Бреши» (28 сентября 1909 г.), которые появились в пражском ежедневнике «Богемия» 27 марта 1910 г. Третья публикация была в пасхальном приложении к «Богемии» от 27 марта 1910 г. Там под общим заглавием «Размышления» были напечатаны следующие произведения: «Возле окна», «Ночью», «Одежда», «Пассажир». Никто не написал ни одной заметки об этих работах, опубликования которых я добился с таким трудом.
В 1908 г. умер друг моего детства Макс Баумль.
С того времени наши с Францем отношения стали более близкими. Мы встречались иногда по два раза в день. Все это время Франц жил в Праге (лишь позже болезнь заставила его жить в сельской местности, в санаториях). Мы вместе с ним возвращались с работы. Я каждый день ждал Франца в два часа пополудни около «пороховой башни», на углу Гибернерской улицы. Поскольку Франц всегда приходил позже меня – у него иногда была сверхурочная работа в конторе или он увлекался разговорами с коллегами, – иногда я уже хотел есть, так как мне приходилось его долго ждать, но весь мой гнев улетучивался, едва появлялась тонкая высокая фигура Франца. На лице у него бывала смущенная улыбка, и он прислонял руку к сердцу, как бы показывая этим: «Я невиновен». При этом он так трогательно спешил, что на него просто нельзя было сердиться. Мы шли с ним по Цельтнергассе к Старой площади, и не было конца нашим разговорам. Даже когда мы уже подходили к дому Франца, все равно мы еще долго стояли и продолжали говорить. После, вечером, мы снова бывали вместе.
В моей новелле «Царство любви» в образе Ричарда Гарты есть много черт Кафки. Тогда, через четыре года после смерти Кафки, я чувствовал, что не могу написать его объективную биографию. Только сейчас, когда после его кончины минуло уже тринадцать лет, я чувствую себя способным это сделать. Когда Франца не стало, я все равно продолжал с ним жить. Он существовал в своих правдивых словах, я точно знал, что он скажет в той или иной ситуации, что он подумает о том или другом. Я задавал ему вопросы и сам отвечал на них от его имени. Тогда я и почувствовал необходимость воскресить моего друга в живом произведении искусства, а не в историческом собрании дат и тщательно подобранных фактов. Я хотел возродить Кафку к жизни путем написания книги. Когда я писал эту книгу, Франц не был мертв, он жил и влиял на мою жизнь. Многим такое мое намерение может показаться странным, но просто никто не помнит, что Платон так же, хотя и более понятным путем, смог оживить Сократа, когда сделал его участником каждого диалога, написанного уже после его смерти.
Я хочу рассказать о первых книгах, к которым Кафка привлек мое внимание. Кроме уже упоминавшегося Флобера, Франц обратил мое внимание на Стефана Георга, дав мне два тома его сочинений, и на чудесный перевод китайской лирики, сделанный Гельманом, не сравнимый с более поздними переводами других авторов. В ненавязчивой манере Кафка сумел привлечь внимание своего друга (в романе он зовется Кристоф) к его любимым авторам в той манере, которая была ему присуща в наши первые годы дружбы и которая стала еще более выразительной после смерти Макса Баумля. Я не могу описать это лучше, чем сделал это в своем «Царстве любви»: «Гарта никого не убеждает, это – не его путь, и он не развивает никаких теорий, что ему тоже несвойственно. Он лишь снова и снова читает вам отрывки из своих любимых авторов бесстрастным голосом, четко выделяя интонации. Иногда на его губах появлялась улыбка, не веселая, но скорее насмешливо-скептическая, когда что-то сильно огорчало его. Иногда что-то побуждало его использовать чуждые ему приемы в своей художественной экспрессии, но это были искания гения, и писатель не может их избежать. В этом случае требуется особое понимание и сочувствие, что придает автору силы. Он не спорил по этому поводу, он всегда смотрел ясно, и эта ясность была присуща его безграничному энтузиазму. Он никогда не пытался давить на Кристофа. Со своей стороны, Кристоф всегда воспламенялся от работ, которые Гарта показывал ему, и даже чувствовал, что должен защитить некоторые из них от самого Гарты. Все это происходило с благожелательной серьезностью, мы тактично воспитывали друг друга. В этом не было ни капли тщеславия или претенциозности, каждый из нас чувствовал, что в эти моменты мир становится простым и истинным. И именно это чувство освобождало нас от излишней гордыни, беспокойства или чрезмерного ощущения ответственности. Это было очень простое чувство – Бог здесь, и в нашей власти либо следовать за ним, либо, что было бы крайне печально, отвергнуть его. Но кто, кто бы мог решиться на это! Поэтому они радостно вступали в «Страну Духа», которая скрыта от миллионов сынов человеческих неожиданными случайностями, печалями, страстями, различными суждениями; но они открывали ее для себя совсем просто в ее сверкающем, дающем здоровье свете, в ее вечном величии, она лежала перед ними – величественно прекрасная.
