Некоторые зовут его по имени, стараются соблазнить апельсинами, булками, бубликами или бананами, но все напрасно.
Фрам даже не поворачивает голову. Положив морду на вытянутые лапы, он лежит в самом темном углу с закрытыми глазами, будто спит.
Но он не спит.
Он хочет понять, что с ним произошло, и не может. Не может потому, что мозг самого умного животного не в состоянии постигнуть и тысячной доли того, что сознает и объясняет себе человек. Но все же что-то туманно ему вспоминается.
Когда-то он был искусным гимнастом и эквилибристом. Умел шутить и понимал людские шутки. Любил детей и был любим детьми. Любил аплодисменты, и публика всегда ему аплодировала.
Но голова его внезапно опустела. Он забыл все, что знал. А теперь его посадили сюда, в самую темную часть зверинца, среди ревущих, мычащих, ворчащих зверей, которые после стольких лет все еще не привыкли и людям и не желают на них глядеть, когда те подходят к клеткам.
Иногда прежний дрессировщик Фрама, который его очень любит, приходит его проведать.
Он входит в клетку и ласково гладит его косматую белую шкуру.
— Что поделалось с тобой, приятель? — участливо спрашивает дрессировщик.
Фрам поднимает грустные глаза, словно просит у него прощения, словно хочет сказать: «Сам не понимаю! Поглупел… Такая уж, видно, судьба у нас, у белых медведей».
Дрессировщик качает головой и протягивает ему конфету. У него в кармане припасены конфеты для любимцев. Фрам берет конфету с ладони и делает вид, что рад.
Но как только дрессировщик уходит, он бросает конфету. Фрам взял ее по старой привычке, теперь она ему ни к чему… Она напоминает ему о тех временах, когда какой-нибудь мальчуган в цирке давал ему целую горсть конфет, и он подзывал других ребят, чтобы поделиться с ними гостинцем. Все это кончилось. Теперь никто уже не кричит: «Фрама!» Никто не хлопает в ладоши: «Браво, Фрам!» Служители цирка бросают ему корм и суют в клетку ведро с водой, как дармоеду, как никчемной скотине.
Его бывший дрессировщик гладит его, как больного.
Целыми днями лежит Фрам, уткнувшись мордой в вытянутые лапы, в самом темном углу клетки. Представление кончается, большие огни гаснут, все спят.
Бодрствует один Фрам. Ему не спится.
Он прислушивается к тишине, в которую погружен неизвестный ему город.
Издали доносится шум запоздалых экипажей, последних трамваев, автомобильные гудки. Слышится дыхание спящих в клетках зверей. Некоторые из них стонут или рычат во сне. Им снятся родные края. Они видят себя на свободе, среди песков пустыни или в девственных джунглях. Им представляется, что они подстерегают или преследуют добычу, резвятся и играют на воле. Иногда застонет во сне Раджа, строптивый бенгальский тигр. Ему снится, что его лапа зажата в капкане. Он просыпается, вскакивает и больно ударяется о решетку: явь ужаснее сна, страшнее капкана. Тогда, когда его лапа попала в капкан, он бился семь дней и семь ночей, потом лег и затих в ожидании смерти. Теперь его угнетает нечто более страшное, чем сама смерть: он навеки заключен в клетку и должен слушаться шелкового хлыстика. Обезьяны кидают в него сквозь решетку апельсинными корками, и он обречен терпеть их издевательства. Вспомнив все это, Раджа принимается реветь и будит всех зверей. Сонные видения исчезают. Очнувшись от сна, звери отдают себе отчет в том, что они в тюрьме и никогда уже больше не увидят родных лесов, рек, озер, гор, пустынь и вечных льдов. Никогда. И только во сне они принимаются жаловаться на все голоса…
Зверинец оглашается звериным ревом.
От страха у собак в городе шерсть становится дыбом. Они тоже начинают лаять и выть.
Такое соревнование будит спящий город.
Потом рев и стоны утихают. Звери снова засыпают. И снова сны переносят их в далекие края, которых они никогда больше не увидят наяву.
Тиграм снится, что они снова в джунглях родной Бенгалии, где с деревьев свисают до земли лианы, где бабочки больше птиц, а иные птицы меньше насекомых. Их ноздри обманчиво щекочут испарения озер, насыщенные благоуханием лотоса. Они поднимают морду и принюхиваются, стараясь отличить запах антилопы, добычи, от запахов своего брата, тигра. Но в нос им ударяет застоявшийся смрад конюшни и мусорной ямы. Все исчезает. Остается лишь тяжелый сон.
