Оглядываясь назад, я понимаю, что дружба, завязавшаяся в студенчестве, самая крепкая. Вы заводите друзей без всяких задних мыслей. Если вам кто-то нравится, вы соответственно себя ведете. Такие отношения продолжаются независимо от того, добились люди успеха в жизни или нет.
В наши студенческие годы мы были совершенно равнодушны к политике. Единственное исключение случилось в 1923 году, когда дебатировался предложенный на обсуждение договор между Голландией и Бельгией по поводу канала Мурдийк. Этот вопрос вызвал волнения даже в Делфте. Во всем остальном на разговоры о политике было наложено табу, и мы этим гордились. Политика была частью враждебного внешнего мира; позже нам придется принимать ее во внимание, но в университетские годы мы сохраняли нейтралитет — в отличие от студентов сегодняшних.
На первом курсе я не слишком перетруждался — это противоречило бы обычаю. Идея состояла в том, что первый год следует проводить, привыкая к новому окружению, новой манере усвоения учебного материала. Поэтому я не посещал многих лекций, хотя и работал за чертежной доской и в лабораториях. Также я не сдавал никаких экзаменов в конце года.
Общая атмосфера в Делфте заметно отличалась от брабантской. Я чувствовал как бы кровную связь с Эйндховеном и Брабантом, хотя мои отец и мать были родом не оттуда. В начальной школе, где вместе со мной учились дети из разных социальных слоев, я выучился говорить на брабантском диалекте — этому способствовало общение с нашими садовниками и прочим людом. Благодаря этому я осознал, что население Брабанта в течение многих веков страдало от пренебрежительного к ним отношения по сравнению с жителями Соединенных Провинций на севере Нидерландов, которые доминировали в стране[1]. В годы учебы в Делфте раз в три недели на выходные я навещал родных. И всякий раз, пересекая канал Мурдийк, ощущал такое волнение, какое бывает после разлуки. Брабант ждал меня. Я ехал домой. И всю мою жизнь я возвращался туда с точно таким же чувством.
Помолвка и женитьба
Будучи на втором курсе, я обручился с «женщиной всей моей жизни». Мы познакомились на вечере танцев, которые регулярно устраивали мои друзья в Гааге. Там впервые я и увидел Сильвию ван Леннеп. Она была окружена обожателями — у меня оказалось много соперников. Но после нескольких наших встреч я твердо уверовал, что она предназначена мне небом, и ни минуты не сомневался, что она станет моей женой.
На Рождество эта уверенность подверглась испытанию. Целой компанией мы отправились в Брюссель на традиционный студенческий праздник. Вечеринка прошла чудесно. Все пришли в такое счастливое состояние духа, что трое из нас решили поехать в Париж. У меня на то были особые причины. Моя сестра Етти училась там в пансионе, там же была Сильвия ван Леннеп, и, мало того, я знал, что и мой отец должен быть по делам в Париже. С Северного вокзала я направился прямо в отель и застал отца за завтраком. Я рассказал ему, что только что приехал с двумя друзьями и что мы намереваемся провести в Париже несколько дней. «Папа, — заключил я, — дай мне, пожалуйста, денег!» Просьба была встречена с пониманием, и мы прекрасно провели время.
Как-то, провожая Сильвию после танцевальной вечеринки, где-то на мосту в центре Парижа, я сделал ей предложение. Ответ оказался совсем не таким, как я себе его воображал. «Это так неожиданно», — сказала она. У нее и в мыслях не было выходить замуж! Она ужасно расстроилась. Как ни странно, отказ ничуть меня не обескуражил. Мы вместе направились к Бургундской улице; там замерли перед каким-то окном, пока изнутри не принялись яростно колотить по стеклу, крича: «Уходите, пожалуйста!»
Мы пошли дальше. Простились.
— Не печалься, — сказал я. — Поживем — увидим…
И до такой степени я был уверен, что все образуется, что тем же вечером, как ни в чем ни бывало, отправился с друзьями на Плас Пигаль, где мы прекрасно провели время. Даже слова гадалки: «Ты женишься только после тридцати двух лет!» — нимало меня не обеспокоили. Я твердо знал, что Сильвия ван Леннеп предназначена мне судьбой.
