Фокусник стоял, стиснув зубы, лицо его исказила гримаса боли. Он воздел руки к небу и закричал:
— Да поймите же, здесь нет никакого обмана! Просто я умею это делать!
В его голосе смешались отчаяние и мольба.
— Это как трюк факира, — произнес мужчина из заднего ряда.
Сидевшие по соседству стали расспрашивать его, что это за трюк факира, и он скороговоркой, но достаточно громко, чтобы мог слышать весь зал, рассказал, как в Индии некоторые факиры подбрасывают в воздух толстую веревку, она становится жесткой, как шест, и тогда по ней взбирается мальчик, а следом за ним с кинжалом в зубах и сам факир; наверху он изрубает мальчика в куски, складывает их в корзину, затем на глазах у ошарашенной публики спускается, веревка спадает на землю, а мальчик выпрыгивает из корзины живой и невредимый. Янки однажды взяли да засняли все это на кинопленку, но когда проявили, ничего подобного на ней не увидели: мальчик и факир просто стояли себе перед публикой, взявшись за руки, а рядом стояла корзина.
— И мы заснимем! — воскликнул учитель физики и, повернувшись к фокуснику, вежливо спросил: — Вы не против?
Фокусник согласно кивнул. Пока несколько членов школьного кинокружка бегали за камерой, он, устало ссутулившись, стоял на сцене, и аскетическое лицо его выражало глубочайшую печаль.
Он повторил номер перед кинокамерой, затем — пока мальчики проявляли в лаборатории пленку — повторил по просьбе зрителей и еще раз, уже не на сцене, а в зале, между рядами стульев, в самой гуще народа.
Вернулись мальчики с пленкой.
— Есть! Есть!.. — кричали они на бегу.
Но никто не хотел им верить. Неприязнь — вот что теперь ощущали зрители, все как один. И когда на экране замелькали кадры, запечатлевшие номер во всех подробностях, разочарованная и несколько напуганная публика повскакала с мест и хлынула к выходу. Лишь на улице кто-то, осмелев, бросил с презрением:
— Каков мерзавец!
Директор стоял в дверях и пытался остановить зрителей, ведь впереди было еще целых два выступления, но никто не слушал его. Никто попросту не хотел его знать.
Фокусник снова сидел в центре зала. Руки его устало повисли, и весь он стал похож на груду тряпья. Вокруг артисты двигали стулья. Осветитель — то ли намеренно, то ли случайно — направил луч прожектора в угол, откуда перед началом представления фокусник пытался сорвать паутину. Она опять была там, и это увидели все. Осветитель поспешно выключил прожекторы.
После ярких лучей зал, освещенный только свисавшими с потолка лампами, показался на удивление сумрачным. Все стулья артисты уже сдвинули в сторону и, разобрав сцену, стали перетаскивать к выходу тяжеленные тумбы. Теперь, однако, обходить фокусника никто не желал, и директор раздраженным тоном приказал ему убраться с дороги. Фокусник покорно встал. Перенес стул к шведской стенке, покачиваясь, словно на него давила невероятная тяжесть, и, скрючившись, примостился на краешке.
— Ну, наконец-то, — промолвил гриф, выпуская печень Прометея.
Герой вздохнул — за тысячи лет это был первый миг без страдания — и, гремя цепями, размял затекшие члены.
— Срок наказания истек? — спросил он.
Гриф дернул плечом:
— Как бы не так! Просто незачем с тобой больше возиться. Огня на Земле уже нет!
Узник в ярости рванулся к нему, но цепи, натянувшись, отбросили его назад.
— Ты лжешь, собака! — потрясая кулаками, закричал он.
— Я не собака. Я гриф, — равнодушно сказала огромная птица и расправила крылья, пробуя, не ослабели ли они за тысячи лет вынужденного бездействия.
Гнев Прометея не утихал.
— Делай, что тебе велено! — крикнул он грифу. — Терзай мою печень!
— Нашел дурака! — возмутился гриф. — Ты что, не понял? Огня на Земле уже нет!
— Уж не хочешь ли ты сказать, что боги уничтожили всех людей до последнего?
— Черта с два! — в сердцах махнул крылом гриф. — Их больше, чем было.
Прометей успокоился.
— Без огня не может быть жизни, — твердо сказал он. — Так что давай принимайся за дело!
— Да пойми же, огня больше нет! Люди даже не знают, что это такое. Он им просто не нужен.
— Неправда! — воскликнул герой. — Без огня им не приготовить еду, не согреться зимой, не найти дорогу в ночи.
