Звук взрыва был настолько силен, что походил на залп дредноута из всех башен. На поверхности воды показалось огромное пламя, которое через правый якорный клюз проникло на палубу. Вслед за тем поднялся гигантский столб воды высотой до 140 футов, выше фор‑марса, и обрушился на носовую часть крейсера. Люди, находившиеся на мостике, были моментально снесены на шкафут, и там остались только командир, штурман и вахтенный начальник, которых потоком воды прижало к рубке.
Первое впечатление офицеров, находившихся в момент взрыва в кают‑компании, было, что взорвался носовой погреб. Команда же решила, что крейсер попал под бомбы цеппелина, а потому все бросились вниз.
Ввиду того, что на командном мостике все были оглушены или смыты, своевременно не были включены колокола громкого боя и, таким образом, не была пробита водяная тревога. Сейчас же старший офицер приказал офицерам обойти помещения и послать команду по местам. Через три минуты после этого начали уже действовать водоотливные турбины и были задраены все двери и люки. Работа сильно облегчалась тем, что на всем крейсере продолжало действовать электричество.
Положение «Рюрика» внушало сильное опасение, ибо вода проникла во все носовые помещения, а в шпилевом отделении прибывала приблизительно со скоростью 1,5–2 фута в минуту. Крейсер получил дифферент в 2 фута 4 дюйма. После обследования удалось установить, что вся носовая часть, до переборки на 30‑м шпангоуте, затоплена. Чтобы эта переборка не сдала, ее сейчас же подкрепили деревянными подпорами.
Когда работы были закончены, «Рюрик» попробовал дать ход; это было через 20 минут после взрыва. Сначала он дал 2, потом 4, 6 и, наконец 8 узлов, но вскоре был вынужден опять сбавить его до 6 узлов, так как переборку шпилевого отделения стало сильно пучить.
Работам сильно мешало огромное количество газа, наполнившего всю носовую часть. Он был невидим и почти без запаха, но все признаки отравления им были налицо. Вытяжной вентиляции на крейсере не было, а переносные вентиляторы оказались слишком слабы; не помогали и противогазные маски. Все офицеры и 128 человек команды получили отравление. Едва только офицеры чувствовали себя немного лучше, они немедленно спускались вниз, но вскоре их снова выносили оттуда почти без чувств. Нельзя не отметить особо энергичной и самоотверженной работы трюмных во главе со старшим лейтенантом С.К. Рашевским: они все были отравлены, а Рашевского три раза выносили без чувств[76].
Попытка подвести пластырь кончилась полной неудачей, так как он оказался в три раза меньше площади пробоины, а, кроме того, все внутреннее железо крейсера завернуло на левый бок, что лишало возможности завести подкильные концы. Помимо всего работы еще осложнялись ночной темнотой.
По счастью, взрывом никто не был убит, хотя некоторые матросы в самый момент взрыва и находились в носовых помещениях; давлением воздуха их только выбросило наверх.
Получив донесение о подрыве «Рюрика», командующий флотом немедленно приказал Кронштадту выслать навстречу крейсеру все наличные плавучие средства.
В 4 часа утра 7 ноября отряд подошел к острову Лаван‑Сари, где отдал якорь и простоял до 8 часов для подробного осмотра подкреплений переборки. У Сескара его встретили кронштадтские буксиры, а к 8 часам вечера корабли благополучно вошли на внешний рейд.
8 ноября «Рюрик» был введен в док. После откачивания воды оказалось, что площадь пробоины равнялась приблизительно 800 кв. футам. Носовые помещения до карапаса были совершенно уничтожены, и образовалась огромная арка. Вся внутренность крейсера с левой стороны оказалась вывернутой наружу. Форштевень выше тарана лопнул, и таран беспомощно висел. Киля до 27‑го шпангоута совершенно не было. Все железо до того исковеркано, что убрать его очень трудно. Крейсер выбыл из строя не менее чем на десять недель.
10 ноября у нас была получена телефонограмма, что М.А. Беренс назначен командиром линейного корабля «Петропавловск», а «Новик» получил командир миноносца «Москвитянин» капитан 2‑го ранга А.К. Пилкин[77].
Прощание с М.А. Беренсом продолжалось три дня и носило трогательный характер; расставаться с ним было очень тяжело. Да и неудивительно: ведь мы теряли в нем не только блестящего боевого командира, но и обаятельного человека, которого глубоко любили и уважали. Не только мы, офицеры «Новика», сожалели о М.А. Беренсе, о нем сожалела и вся Минная дивизия; за эти дни у нас перебывали почти все, чтобы проститься с ним.
