— Мы еще раз допросили Елизавету Кустанаеву, — сказал Колосов, — Она показала, что в ту ночь позвонила Павловскому, рассказала, что Чибисов все про них узнал от Полины. Спрашивала, как быть. Туманов этот разговор слышал. Знал, что Чибисов в такой момент дома не усидит — либо к Павловскому поедет разбираться, либо куда-нибудь в город — по кабакам. Он встретил его одного на дороге… Вот только лошадь ранил зря…
— Адвокат-то у него есть, у паразита? — горько спросил Трубников.
— Есть. Очень толковый, въедливый, — ответил Колосов. — Обвинению с ним туго приходится. Его Павловский нанял и оплачивает. Только вот не знаю, как он жене своей Полине Михайловне объясняет, что платит защитнику убийцы ее отца. И первого мужа.
— Полина простит ему все, — сказала Катя. (Странно, она чаще думала в эти месяцы именно о ней, а не о них. Вспоминала ее. Вместо Павловского в воспоминаниях было какое-то блёклое пятно. А вместо его лица… Часто возникала в памяти мертвая лошадь — серая в яблоках на полу конюшни, а иногда клетка, какие сейчас ставят в судах. Из судов-то в основном и бегут…)
— Разве такое прощают? — спросил Колосов.
— Женщины иногда прощают.
— Женщины, — Трубников покачал головой. — Женщины… Да ну, мы, мужики, тоже не лучше, когда в такую дурь прем. В такую страшную дурь… И все же, как хотите, не верю я, чтобы Павловский ничего не знал про то, что его компаньон у нас на полях вытворяет. Ну, взять бы хотя бы тот плащ, из-за которого мы так ломали голову… Он же где был-то? В сарае, на ферме — дождевик, макинтош, пастухи его надевают. Или «БМВ» Бодуна… Он его ведь в старой сушильне прятал, там и осколки стекла нашли, и сколы краски, Хорошо сохранились, экспертиза-то четко идентичность показала… А они туда к сушильне — там ведь луга кругом — молодняк перегоняли. Павловский, когда стадо объезжал, сам не раз бывал там, неужели не видел машины? Или же эта отлучка Туманова со свадьбы, когда он на их общей машине за Артемом и Полиной следом помчался? Или то, как он джип Чибисова в день похорон из гаража взял? Не может такого быть, чтобы Павловский с его-то умом ничего этого не видел, не замечал. Ну пусть прямо не знал, но догадывался! И про Копейкину он наверняка от Туманова знал, и про смерть ее… Конечно, на словах-то мы ему ничего сейчас не докажем, но… Смутный он человек — Павловский. И раньше всегда в самой гуще смуты был. И нам покоя не принес. Туманов-то — его создание. Вечно ему в рот смотрел, восхищался. Кумир он его был.
— Они с Павловским — друзья, — сказала Катя. — Я тут спросила у своего мужа — у него тоже есть друг, очень близкий, старый, — в чем, по его мнению, смысл мужской дружбы? Он ответил: всегда помогать друг другу во всем. Я спросила, а еще в чем? Он сказал: еще не мешать, когда это надо.
Колосов криво усмехнулся. Он всегда вел себя странновато, когда Катя упоминала о своем «драгоценном В.А.».
— Да ну, молодой он у тебя еще, супруг-то, — философски подытожил Трубников. — Вы, молодые, очень уж, умные сейчас, все оригинальничаете… А такого порой подури наворотите — в год не расхлебаешь. А жизнь она, в общем, простая, если самому не усложнять. И если, конечно, сердце иметь нормальное, человеческое…
— Ну что, урожай хороший собрали в этом году? — спросила Катя, потому что Трубников, кажется, сказал все, что хотел.
— Богатый, несмотря на дожди. Давно такого не собирали. Кровь в землю — зерно в колос… — Трубников вздохнул: — А я тут это… журавлей на поле видел. В теплые страны подаются, на ют. Раньше-то в детстве часто бывало на жнивье — смотришь, журавли. Отдыхают перед полетом. Важные такие. А сейчас редко. А тут прилетели.
— На том поле-то? — спросила Катя. — У Татарского хутора?
— На том, на том самом… Что ж, отец наш Феоктист говорит — журавль божья птица. К добру. Ну, может, весной снова прилетят. Хорошо бы. А что, Екатерина Сергеевна, не скучали вы в нашей глубинке?
Катя переглянулась с Колосовым — да вроде нет.
