— Да помаленьку. Работаем.
— Как Вера Тихоновна? Тогда мне с ней толком и проститься не пришлось.
— Ничего. Уголь я ей тут привез на зиму. Запасается. Павловский централизованно в этот год решил для рабочих агрофирмы уголь закупать. Ну, а пенсионерам, ветеранам скидка большая, — он взглянул на Катю, ожидая, что она немедленно спросит про Павловского, но она спросила:
— А как Галина Юрьевна?
— Ничего. В Москву собирается зимовать.
— Женились бы, Николай Христофорович. Женились, и дело с концом.
Он снова взглянул на нее. Взгляд был прежний — мол, ишь ты, молода еще советы давать. А потом грустно усмехнулся:
— Да это ж не от меня зависит.
— От вас, — заверила Катя. — Вы женщин плохо знаете. Ах, как они этого ждут!
— В смысле предложения? — уточнил Трубников. — Руки?
— В смысле предложения. Сердца. И чтоб было как в кино, понимаете?
— Павловский с Полиной расписался, — помолчав, сказал Трубников. — У нас уж слух идет — она ребенка от него ждет. Папаша… С ним сегодня первую-то очную Туманову проводят?
— Да, — сказала Катя. — Это их первая встреча с той субботы.
* * *
Ту субботу она помнила в мельчайших подробностях. Когда скованного наручниками Туманова под проливным дождем вывели из больничного корпуса, она (прежде такого с ней не бывало) села вместе с ним, Колосовым и конвоем в кузов пригнанного автозака.
Туманов сидел рядом с ней. Она чувствовала жар его тела сквозь черную ткань костюма. Чувствовала и его взгляд — сначала исполненный только бешенства и ненависти, а потом…
— Ну что теперь легче тебе стало? — спросил он. — Лучше, да? Теперь ты довольна? Всем довольна?
Вопросы были те же, что и там, на дороге у Татарского хутора. А вот голос другой.
Перед тем как ехать к следователю, Катя сказала Колосову: ей необходимо говорить с Тумановым, желательно с глазу на глаз. Колосов буркнул: «Зачем еще?» Он был жестоко разочарован. Убит! И даже не пытался этого скрыть, То, о чем он столько думал и к чему так тщательно готовился, внезапно оказалось словно… словно вывернутым наизнанку. И его мозг никак не мог с этим смириться и искал, искал подвоха…
Тогда, сразу после задержания Туманова, он яростно доказывал Кате, что ничего еще не кончено, что надо немедленно, сию же минуту возвращаться в Славянолужье за Павловским, арестовать его, потому что они с Тумановым; — сообщники и Туманов просто не мог действовать сам по себе, а был фактическим исполнителем заказа на устранение всех, кто имел какое-либо отношение к праву собственности на…
— Но Бодун не имел отношения к праву собственности на «Славянку»! — воскликнула Катя. — И ты сам же это и выяснил. Он имел отношение к другому. Ладно, хорошо, меня ты не слушаешь… Тогда я поговорю с Тумановым в твоем присутствии.
— Ты что, не видишь, какой он? Он вас там в палате едва не замочил!
И все же на этот раз она настояла на своем.
В кабинете розыска Туманов сидел по-прежнему в наручниках — руки заломлены назад, за спинку стула. Увидев Катю (они были одни), отвернулся.
— Мне не легче, — сказала она. — И не лучше мне стало. Слышишь, ты? И не довольна я ничем. В первую очередь собой… И твоим варварством, этим первобытным самосудом. А тебе, Костя, я вот что скажу: решай все сейчас сам. Не знаю — понимаешь ты или нет, но ситуация такая: все думают, что ты просто наемник, понял? Платный киллер, расчистивший поле для другого. Если ты не скажешь правды, они через час поедут за Павловским, арестуют его.
Туманов вскинул голову.
— Решай сам.. Потому что месть — это тоже отягчающий вину признак, как к корысть, по статье умышленное убийство. Все равно отягчающий, даже если кто-то, как Монте-Кристо, мстит невольным убийцам за погубленную жизнь. Месть — вкусная штука, правда, Туманов?
Он закрыл глаза, словно чтобы не видеть ее перед собой, не видеть ничего вокруг. Потом сказал:
— Ворот душит. У меня руки… Расстегни… и галстук сними к черту…
Катя наклонилась, ослабила узел его модного галстука. Расстегнула пуговицы на рубашке. Его глаза были близко…
Он резко повернул голову, прижался щекой к ее руке.
— Гадина ты, — шепнул он. — Что ты со мной сделала… Все равно сбегу, не удержите. Еще встретимся…
