Она умчалась, как маленький вихрь (в доме Бранковича она действительно ориентировалась хорошо, потому что бывала здесь не раз). Павловский проводил ее задумчивым взглядом. И как на гвоздь наткнулся на насмешливый взгляд Туманова.
— Чего тебе?
— Ничего.
— Ну и молчи.
— Да я молчу.
— Ну и не выступай.
— Я не выступаю, я тебе, Шура, завидую.
— Сам уже успел. Подсуетился, — Павловский коротко кивнул на двери мастерской, за которыми скрылась Катя. — Чего ты ее сюда-то привел? Зачем?
— Попросила — привел. Ей чего-то от горца нашего надо. Она ведь тут у нас убийство раскрывает.
Павловский усмехнулся.
— Закат какой сегодня, — сказал он, помолчав. — Впервые в жизни такой закат вижу. Красиво.
— Солнце опять в тучу садится, — Туманов тоже смотрел в окно. — Я прогноз слышал — вроде во второй декаде июля дожди обещают. Как раз в уборочную ливанет. А трава богатая, сочная… — Он поднялся и прошелся по веранде. — Все равно ненавижу сырость…
— Сейчас, одну минуту, я только включу свет. — Бранкович открыл двери в мастерскую, пропуская Катю вперед.
Щелкнул выключатель, и первое свое впечатление Катя запомнила надолго: свет яркой лампы под потолком и тени в углах, беспорядок и удивительное соответствие каждого предмета своему собственному особому месту, пустота, простор и теснота, запах олифы, скипидара, красок, мастики, дерева, пыли, картона.
Мастерская была большой — нечто вроде ангара со стеклянным, как в оранжереях, потолком. В углу узкая винтовая лестница вела на небольшие антресоли под самым потолком. Под лестницей стоял черный диван, стол с компьютером, принтером и факсом. Все остальное пространство занимали холсты, холсты, холсты.
Картин было великое множество. Они были развешаны по стенам и просто стояли, прислоненные к стенам, мебели, лестнице, станкам. В основном это были эскизы, незаконченные наброски — портреты и жанровая живопись. Манера Бранковича чем-то напоминала Дали. Возможно, Бранкович ему вполне сознательно подражал, пытаясь соединить несоединимое — академически безупречную технику и сюрреалистическую идею.
Портреты же его, даже незаконченные, были просто замечательными. Катя бродила вдоль стен, рассматривая сначала именно портреты. Лица, лица…
Здесь были люди очень известные, других Катя не знала. И вдруг увидела знакомое лицо — бравый, очень симпатичный священник в коричневой рясе с серебряным наперсным крестом. Она узнала отца Феоктиста. Рядом красовался портрет какой-то венценосной особы в парадном гвардейском мундире. Бранкович живо пояснил, что это «всего лишь копия известного портрета короля Югославии Александра Карагеоргиевича». А рядом с королем висел большой портрет Антона Хвощева.
Разница между оперативным фото из ОРД и этим портретом была, конечно, огромной. На фото, как помнила Катя, был изображен белокурый паренек — довольно милый на вид, с открытой улыбкой и модной стрижкой. На портрете же Артем был изображен по пояс, совершенно обнаженным на фоне бархатного малинового занавеса. Линии его юношеского тела были хрупкими и безупречными. Оказывается, он был очень красив, этот бедный мальчик, или, может быть, это искусство живописца сделало из него воплощение античности.
Артем смотрел на мир со своего портрета нежно и лукаво. И словно не жалел о том, что случилось.
— Нравится? — спросил Бранкович. — Я знал, что вы именно на эту мою работу сразу обратите внимание. Я даже сегодня перевесил портрет.
— Чтобы он сразу бросился мне в глаза? — спросила Катя, — Артем долго вам позировал?
— У нас было несколько сеансов еще в Москве. В моей мастерской на Цветном бульваре, — Бранкович отступил, сложив руки на груди, разглядывая портрет. — Эта вещь так и осталась незавершенной. Я не торопился. Думал, у нас с ним много времени. И ошибся.
— Артем сам заказал вам портрет?
— Нет, он мне ничего не заказывал. Я рисовал его по собственному желанию. Вот взгляните, я и дочку Чибисова тоже рисовал. Они сюда ко мне иногда заходили вместе. — Бранкович кивнул в противоположный, конец мастерской. Там стояли два мольберта и деревянный станок с укрепленным большим холстом, прикрытым синим рядном. Но Бранкович указывал не на станок, а на стену за ним, всю сплошь увешанную небольшими этюдами в простых рамах. Незаконченный портрет сангиной был действительно портретом Полины. Она была изображена на своем мопеде со шлемом в руках.
