Я, потупив очи, вытащил из кармана предательский смартфон, открыл и прочитал вслух последнее сообщение:
«Дорогой батюшка Флавиан! Ваше благословение выполнила: родителей, новопросвещённых Николая и Анну, и сестру, новопросвещённую Нику, в наш Успенский кафедральный собор в Астане сводила, отцу Нифонту от Вас поклон передала, он нас воцерковил и причастил всех четверых. Вам от него также поклон и просьба о молитвах. Разрешите нашей семье считать вас своим духовным отцом? Ваша новопросвещённая раба Божья Мария, в миру Айбике!».
— Ну? — я вопросительно посмотрел на Флавиана. — Что отвечать-то?
— Напиши, что разрешаю, — вздохнул он. — Пусть поминают как духовника, пока лучшего себе не найдут…
— То-то же! — я наставительно поднял вверх указательный палец. — И какая тут тебе вторая чашка кофе?
— Ну что, я пойду, очередь в кассу займу, а ты пока пофотографируй тут! — я обратился к Флавиану, замершему перед могучей стеной Колизея с надписью «AMPHITHEATRUM FLAVIUM», — только далеко не отходи, народу в очереди немного, пройдут быстро!
— Лёш! — Флавиан посмотрел на меня как будто откуда-то издалека, — а как ты посмотришь, если мы вообще внутрь не пойдём? Просто обойдём вокруг и помолимся на ходу?
— Как благословишь! — с некоторым недоумением согласился я. — А почему ты не хочешь внутрь Колизея зайти? Неизвестно ведь, приедем ли сюда ещё когда-нибудь?
— Не знаю, как тебе объяснить… — наморщил лоб Флавиан. — Я всё, что там находится внутри, достаточно хорошо по фотографиям знаю, даже 3D-реконструкцию смотрел.
Но для меня Колизей — это прежде всего святыня христианского мученичества, я будто слышу здесь и сейчас этот крик «christianos ad leones!» — христиан львам!
Поэтому заходить внутрь с сонмищем туристов и «щелкать фотиком» как-то душа не лежит! Ты не обращай внимания, это всего лишь мои личные ощущения — если хочешь, сходи сам, а я тебя здесь подожду, вон арку Константина пойду рассмотрю поподробнее!
— Пошли вместе арку Константина смотреть, батюшка! — сказал я безапелляционно и первым зашагал в сторону арки. — А потом вернёмся и обойдём вокруг Колизея, с чёточками…
— Пошли!
Рим поразил меня — действительно «Вечный Город»!
Причём поразил не красотой расположения с постоянно меняющимся рельефом пейзажа, не обилием встречающихся на каждом углу исторических памятников, «по совместительству» являющихся ещё и шедеврами архитектурного или изобразительного искусства вселенского масштаба!
И не муравьиным кишением на улицах, площадях и в переулках миллионных толп туристов со всего света с растворёнными в этих толпах, как сахар в кофе, местными жителями!
И даже не откровенным старанием каждого официанта в разнообразных ресторанчиках и пиццериях надуть «лоха-туриста», что является здесь «национальным спортом».
Флавиан запретил мне «поймать за руку» пройдоху с большими романтичными чёрными глазами, который обсчитал нас на 10 евро — «Бог с ним, Лёша, считай, что ты ему дал такие «чаевые». Может, у него дома мать-инвалид, да и вообще жизнь у них тут дорогая»!
Рим поразил меня неким особым, тонко присутствующим, но явно ощущаемым не скажу «благодатным», скажу — «позитивным» духом, словно исходящим от каменных стен, от плит мостовой, от развалин форума, от деревьев, произрастающих из римской земли, пропитанной энергией солнца и всех случившихся на ней исторических событий.
Тысяча лет европейского христианства, прошедшая со времени его рождения в катакомбах Вечного Города до отделения поместной Римской Церкви от Вселенского Православия, никуда не делась отсюда!
Трагическое разделение и произошло в одиннадцатом веке по Рождестве Христовом вследствие искажения евангельского духа и догматов христианского вероучения из апостольско-вселенских в новодельно-«латинские», удобные для реализации честолюбиво-властных стремлений высшего римского духовенства.
Но всё равно первая тысяча лет возрастания и наполнения силой тоненького ростка христианства, проросшего из подземелий каменоломен-катакомб и взломавшего, взорвавшего казавшиеся незыблемыми пласты многовекового язычества в сознании и в сердцах граждан Римской империи — «высшей расы» всего покорённого Римом пространства, — та первая тысяча лет глубоко пропитала саму почву Великого Города духом первохристианского мученичества за веру и аскетического подвига последовавших за ним поколений.
