— Пожалуй, — не стал спорить священник.
— Впрочем, — насмешливо продолжал сектант, — вам подобное умение уже не пригодится: вряд ли предназначенный вам костер окажется бутафорским.
— Пожалуй, — вновь коротко согласился Люциус; после чего их диалог на какое-то время поутих до ничего не значивших односложных фраз, словно собеседники, таким образом, «присматривались» друг к другу, прежде чем приступить к основой части разговора, начать которую первым решился «Отверженный».
— «Хорошо, что вы живы Мортимер», — в полголоса повторил он слова архидьякона, которыми тот его сегодня встретил. — Неужели вы действительно рады тому, что я не умер, Люциус? Почему?
— Потому что завтра я буду казнен, — отозвался священник, — а перед смертью мне бы очень хотелось узнать причины предпринятого вами со столь широким размахом вмешательства в мою жизнь и конечную его цель.
— Ну… что до цели, то ее я так и не достиг, — досадливо процедил сквозь зубы Мортимер.
— Об этом не трудно догадаться, коль уж вашими стараниями я приговорен, — пожал плечами Люциус. — Однако меня интересуют не результаты (их я прекрасно вижу), а то, на что вы надеялись в идеале.
Мортимер внимательно выслушал ответ и пожелание архидьякона, но продолжал молчать. Он неторопливо поднялся с дивана и так же медленно подошел к окну. Было заметно, как он напряжен — он словно бы на что-то решался.
— Жить мне осталось не долго, поэтому скрывать от меня, что-либо не имеет смысла, — заметил ему Люциус. — Кроме того, мне кажется, вы и сами пришли сюда рассказать мне именно то, о чем я прошу.
«Отверженный» через плечо бросил на священника быстрый взгляд.
— Вы угадали, — признался он. — И, пожалуй, скрывать что-либо от вас уже действительно не имеет смысла. Что ж слушайте.
***
— Все началось во Франции. С одной секты, — приступил к своему рассказу Мортимер, посматривая через окно на многолюдную площадь перед ратушей. — Кучка жалких глупцов учила столь же неразумных людей тому, что мы с рождения лишены возможности выбора, что всё решается кем-то за нас, что мы не властны над своей судьбой, — неторопливым размеренным тоном говорил «Отверженный», и вдруг, резко сжав кулаки, отвернувшись от окна и уперев взор прямо в глаза Люциуса, выпалил: — Но я то, рос сиротой. Я всегда был один и решения за себя принимал только сам. — Мортимер отвел взгляд и снова повернулся к окну. — И тогда я подумал, — вновь успокоившимся голосом продолжил он, — «Коль уж эти люди так ничтожны, что выбор за них всегда делают другие, почему бы этим „другим“ не стать мне?». И я… Я, воспользовавшись смутой в рядах сектантов, убил их предводителя… однако удержать секту после этого не сумел: церковь уничтожила ее, не оставив о ней даже напоминания. Я и сам долгое время скрывался, но идея править умами и верой крепко захватила мой разум, и однажды, я начал все заново: поначалу я пытался возродить секту во Франции, потом был вынужден бежать в Нидерланды, а оттуда, на судне контрабандистов, по пути вступившем в схватку с английским капером «Патрульный», в Англию, как оказалось, прихватив с собою чуму8.
В условиях эпидемии мне с легкостью удалось завладеть умами отчаявшихся, предложив им на фоне безжалостной церкви хотя бы фантом утешения, а немногим после, внушить самую подходящую для последствий страшного бедствия идею о том, что мир есть ад, что жить в нем может только падший и прочую ересь, которой, тем не менее, поверили многие. Особенно просто поддались моему влиянию ваши коллеги, — Чумные врачи, — ибо отчетливее других видели привезенный мною из Голландии ад. Они своим авторитетом и известностью привлекли в лоно моей секты немало лондонцев, но главное — от них я узнал о вас: узнал, что на «Патрульном» в сражении с кораблем, на котором я прибыл в Англию, пал, сраженный пулей, ваш старший брат, а младший, немного погодя, погиб побежденный чумою. Я принял это за провидение, и именно тогда у меня возникла мысль использовать вашу надломленную жизнь, чтобы сделать из вас Падшего — живое, убедительное, яркое подтверждение моим увещеваниям. Я управлял вашей судьбой и судьбами людей вас окружающих с поразительной четкостью и не считался даже с человеческими жизнями. Но, все же, где-то сплоховал. Я лелеял надежду на одном примере показать всем истинность своей веры, коей и сам, увлекшись, поверил. Но потерпел неудачу.
