«После зрелого размышления и тщательного анализа Саагун составляет вопросник, «список», как он говорит, всех общих положений, касающихся материальной и духовной культуры ацтекского народа, представляющий собой основу того исследования, которое он намеревается осуществить. Затем отбирает самых надежных информаторов: старцев, воспитывавшихся во времена древней империи и живших в ней в свои лучшие годы и, следовательно, способных знать традиции, и людей правдивых, чтобы не искажали эти традиции. Он просит отвечать в самой обычной для них форме, к которой они привыкли, — посредством их рисунков; при этом он старается вызвать повторение одних и тех же понятий, но различными оборотами и словами. Наконец, сравнивает и очищает информацию, сопоставляя материалы, полученные в Тепепулко, Тлателолко и Мехико, а также используя «трехъязычных» из колледжа Санта Крус, которые описывают на языке нагуатл содержание рисунков и дают одновременно их перевод на романский или латинский языки. Таким образом, наш автор, как замечает Хименес Морено, «сам того не зная, следовал наиболее строгому и требовательному методу, — методу антропологической науки»{[13]}.
Иногда ставилось под сомнение как знание индейцами — собеседниками Саагуна идей и традиций своего народа, так и их правдивость, ибо под влиянием страха или обиды на победителей они могли скрыть истину. Относительно существования индейцев, знающих свои древние традиции, уместно напомнить, что Саагун начал свои исследования в 1547 году. К этому времени прошло всего 26 лет со дня падения Теночтитлана. Следовательно, тогда еще легко было найти не только в столице ацтеков, но и в Тецкоко, Тепепулко, Тлателолко и т. д. немало людей 50- или 70-летнего возраста, живших в своих деревнях и городах за 24 и даже почти за 50 лет до прихода испанцев.
Некоторые из них — даже если они и не были священниками, а лишь сыновьями господ и т. д. — без сомнения, обучались в Калмекак. Следует заметить, что при отсутствии письменности, подобной нашей, преподавание различных доктрин и традиций осуществлялась там посредством выучивания наизусть, что было необходимо для понимания иллюстраций кодексов. В этом смысле нет никакого сомнения, что в доктрины, которые преподавались самому избранному кругу молодежи нагуа, должно было быть включено самое возвышенное из их идей, часто содержавшееся в песнях и речах, выученных наизусть.
Таким образом, нельзя не признать, что, будучи в контакте с живой традицией Калмекак и зная на память свои доктрины, по крайней мере некоторые из пожилых людей и стариков, сведения которых зафиксировал Саагун, действительно обладали достаточным знанием своих идей и традиций.
Но были ли они правдивы в своих сообщениях? Это уже вторая сторона вопроса. Для того чтобы ответить на него, необходимо вспомнить, что Саагун, всегда пытаясь разузнать об учености и познаниях своих собеседников, никогда до конца не доверял тому, что сообщал ему каждый из них; сначала он опросил в Тепепулко «около десяти-двенадцати знатных старцев»{[14]}, с помощью своих «учеников» — индейцев из Тлателолко, к которым питал полное доверие, но на этом он не остановил свое исследование, а сопоставил полученные данные с данными, добытыми благодаря «новым дознаниям», сделанным в Тлателолко, где ему «указали на восемь-десять знатных людей, избранных среди остальных, очень способных к языку и разбирающихся в делах старины, вместе с которыми, а также с помощью четырех или пяти учеников, владеющих тремя языками, уединившись в колледже»{[15]}, исследовал и рассмотрел данные, собранные в Тепепулко. И, наконец, позднее, исходя из допущения, что сделанная в Тлателолко проверка будто бы оказалась недостаточной, Саагун провел в Сан-Франциско де Мехико новый анализ тому, что рассказали ему ранее в Тепепулко и Тлателолко. Сам Саагун так резюмирует этот тройной процесс критического пересмотра полученных данных:
«Таким образом, первым ситом, через которое просеялись мои работы, были информаторы из Тепепулко, вторым — информаторы из Тлателолко, третьим — из Мехико...»{[16]}
