Антиметафизичность философии Просвещения тесно связана с отчетливой антиклерикальной его установкой. Свобода научного поиска не согласуется с авторитарностью позитивных религий Откровения. Поэтому последние неминуемо окутаны суеверием и невежеством, влекущими за собой нетерпимость и фанатизм. Часть философов Просвещения занимают отчетливую атеистическую и материалистическую позицию (это относится главным образом к представителям Французского Просвещения), но для подавляющего их большинства проблемы религиозной веры имели важное значение. Наиболее характерным решением в этой области была позиция деизма, принимавшая творение мира Богом и даже допускавшая его вмешательство в течение земных дел. Вместе с тем вера во всемогущего Бога удовлетворяла себя в попытках обретения рациональной и естественной религии. Права Разума в делах Веры заявлены с исключительной силой. Его контролю подвластно и Священное писание, требующее освобождения от всех несообразностей, чудес и чисто человеческих заблуждений. Поместить Веру в границы Разума - таков девиз английского деиста Д. Толанда. Он был убежден в том, что все полезное и необходимое в религии "должно быть легко усвоено и созвучно нашим знаниям". Вольтер прямо апеллировал к безусловности существования "механика, с выдающимися инженерными способностями", так как мировой порядок проникнут разумностью. По Вольтеру, религия деиста - самая древняя и самая распространенная. Для него существование Бога не вопрос веры, а, скорее, результат работы разума, здравого смысла. Поэтому почти всё, кроме поклонения Высшему Существу и повиновения Его вечным заповедям, является суеверием. Суеверие, зародившись во времена язычества, с одобрения иудаизма поразило и христианскую церковь при ее возникновении. А много суеверий - много фанатизма, влекущего за собой только несчастья и беды. Потому и раздается боевой клич Вольтера: "Раздавите гадину!"
Установка Просвещения на разумность мирового порядка, убежденность в очистительной силе знания сообщало ему характерный и устойчивый оптимизм, сказывавшийся на высокой доверчивости ко всему естественному. Этот эпитет обретает особую значительность. Он приложим столько же к религии, сколько и к правам человека, его природе и нравственности, к законам человеческого общежития. Естественный - это не просто натуральный, но и (прежде всего!) не-сверхъестественный, а, следовательно, рациональный.
Большое общефилософское и культурное значение имела смысловая конструкция - "человека вообще", сложившаяся в эпоху Просвещения. Своеобразная сила этого понятия вырастала на основе утверждавшейся всеобщности разумного и рационального. Понятно, что реальный и конкретный индивид захвачен силой случайных и внеразумных обстоятельств, он подвластен действию личных страстей, корпоративных эгоистических интересов, заблуждений и суеверий, разделяемых вместе с другими. Но свет разума и отступление тьмы невежества открывает иное измерение в нем самом, рождая новые чувства и новую настроенность. Их прекрасно выразил один из родоначальников Французского Просвещения Пьер Бейль, автор монументального "Исторического и критического словаря". Осознавая свою миссию в качестве историка, назначение которого устанавливать точные исторические факты и критиковать человеческие заблуждения, Бейль отдавал отчет в том, что ставит самого себя как историка в ситуацию труднейших, но совершенно необходимых долженствований. "Не обращая внимания на посторонние вещи, он (историк - А.А.) должен быть предан только интересам истины и из любви к ней пожертвовать своими чувствами, если это необходимо, - благодарностью за услугу или обидой за нанесенный ему ущерб, и даже любовью к Родине. Он должен забыть, из какой он страны, что воспитывался в данной вере, что надо быть благодарным за то или за это, что те или иные люди являются его родителями либо друзьями. Историк как таковой - одинок, как перст, у него нет ни отца, ни матери, ни потомства. И если его спросят, откуда он родом, историк должен отвечать: "Я не француз, не англичанин, не немец, не испанец; я - космополит. Я на службе не у императора, не у короля Франции, а исключительно у истины; она моя единственная королева, которой я дал клятву повиноваться". В этой страстной тираде хорошо передано чувство причастности к новой инстанции в самом существе человека - к инстанции "человека вообще". Разумеется, это не исключительный удел историка, либо ученого, подвластного лишь истине. Сфера юридической всеобщности или нравственной справедливости по-своему взывают к пробуждению этого чувства, рождая представление не о частном и партикулярном характере человеческой личности, но возвышая подобное представление до уровня универсальности человеческого существа. Просвещение обозначило глубокую проблему, наиболее интересной попыткой решения которой стала философия немецкого мыслителя Иммануила Канта.
