Мы же продолжаем работать по инерции самодействующего разума, свободного от надежды и желания удовлетворения, и смотрим на мир глазами с терпением любопытства. Когда имеешь умственную начинку, то понимаешь, что со времен покорения буржуазии впереди нас находится только ярость, а позади мертвая трава забвения. И с пенсионным чувством безоблачной решимости испытываешь горячую социальную радость в отношении безмятежного думства, восхищенного сенаторства, уже немучимых пролетарской совестью и отдающихся наибольшей общественной пользе. Что можно испытывать по этому поводу на берегах реки по имени «ФАКТ», что взять за отправную точку текущего и будущего бытия, где поджидают нас или «серые молодые волки» Жириновского, или процветающие орлы «Выбора России», или возбуждаемые страсти по Солженицину, или умелые кормчие Черномырдина, или платоновские мудрецы по облику и замашкам Лужкова?
Только скупое чувство счастья истины жизни, только безграничное единение самого себя с истомленным прахом земли, только неизбывное желание стыдливого поиска обветшавшей лестницы рая — вот чувства, устремляющие нас к терпению вечности в разломах уничтожения.
В тесноте своих членов остается одно лекарство — терпение.
Проблемы защиты Человека как интеллектуальной системы [32, 61–64] — это проблемы защиты, сохранения и упорядочения той формы человеческой деятельности, той формы культурного наследия, тех ценностей творчества человеческого Духа, которые проявляются в его триединстве – гносеологии, психологии и логике, т.е. интеллекте. И такая форма защиты не может быть иной или меньшей по своим размерам и задачам, чем размеры и задачи ПЛАНЕТАРНЫЕ.
Если в усилиях по сохранению экологического баланса ПЛАНЕТЫ человечество ратует за жизнь, хотя на самом деле занимается по существу проблемами равновесия в системе технического прогресса и регресса, то сохранение интеллектуальной системы как системы мыследеятельности разве не требует планетарного подхода к ее сохранению, т.е. ноосферной защиты?
Защита интеллекта как явления ноосферного порядка есть защита идей и их носителей, которые в совокупности при решении проблемных ситуаций составляют процесс во времени, т.е. «идеацию», что и являет собой процесс познания, кардинально отличаясь от факта как формы информации, хаотизирующей проблему в рамках фактических мнений, политических суждений, бесконечных диалогов, истинное решение которых в силу сущности информации — быть только возможностью решения проблемной ситуации — заканчивается явлением не антиномии, а антагонизма, решение которого ищется в революционном взрыве. Результат таких информационных событий в жизненном цикле истории превращается в факт, т.е. объективную действительность, жупел которой есть бич, погоняющий интеллект. «Идеация» и «информация» есть то двумерное пространство, катаклизмы которого порождают реальный идеализм. Миниатюра идеации как образ интеллекта, спроецированная в пространство информации, т.е. возможную реальность, может окончиться марксизмом, маоизмом, бакунизмом, полпотизмом или деголлизмом, — сущность одна: реальный идеализм на почве фактов-событий деформируется в солипсизм самоидеи, т.е. в разрушение защиты интеллекта как самоорганизующейся системы реального идеализма, разрушение ноосферного щита Человека. Вот почему реальный идеализм имеет не только научно-техническую огранку, драпируется в краски искусства, выступает в форме политических претензий, реальный идеализм есть рефлексия, философия которой не уничтожение, не умаление, а всестороннее сохранение и поощрение личностного энтузиазма, энтузиазма созидания, но увы! созидания интеллектуального, а потому склонного к разрушению под действием хаотизирующих сил общества с его солипсизмом самоидей. Вот почему реальный идеализм, философия рефлексии интеллектуальных систем, должен быть защищен в планетарном отношении от самовырождения его в солипсизм самоидеи.
Но можно ли говорить о ноосферной защите в условиях общества, где «лебедь, рак, щука» пытаются консолидировать пространство государственных отношений? Не потому ли и сама проблема превращается в планетарную, что ситуация в отношении интеллектуальных систем всегда была уделом не государства, не государственности, а составляла смысл и задачи в общем-то ограниченной группы лиц интеллектуального труда. Не поэтому ли генерал Грэвс в «манхэттенском проекте» называл их просто «... битыми горшками»? Когда государство создает нечто вроде рая для интеллектуалов под названием РАИС — Российское агентство интеллектуальных систем вместо ВААП — Всесоюзного агентства авторских прав, то напрашивается для оценки подобной ситуации реприза: «Черного кобеля не отмоешь добела». Эта трагикомическая ситуация совершенно ясна, ведь до настоящего времени государственная система не приняла Закона об интеллектуальной собственности. Во всем нужна мера, ибо сказано: «И вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей». И с точки зрения интеллектуала, даже антагонизм не позволял говорить иначе, чем: «Правы „красные“, правы „белые“, правы „зеленые“» . (Ропшин В. (Савинков Б.) Конь вороной. М.; Л.: Прибой, 1924). А ведь это было время задолго до августовских событий 1992 г. Таким образом, позволительно утверждать, что государственная система не стремится к созданию меры защиты интеллектуальных систем в такой степени, когда бы защищались и консолидировались их права в плане триединства (психология, гносеология, логика), т.е. в плане их сущностной первопричины, которая, выступая в качестве таковой в технике, искусстве, науке, философии, безотносительно к государственной принадлежности могла бы заявлять о себе свободными от прокурорского надзора государства средствами «идеации» и «информации», т.е. иметь собственные радиостанции, издательства, представительства, клубы и пр.
