С гримасой отвращения он залпом проглотил свой шерри.
— Так вам эта леди не нравится, Джулиан? — спросил с усмешкой бригадир Корнуоллис.
— Чрезвычайно не нравится. И, должен вам сказать, Корнуоллис, что слово «леди» в данном случае совершенно неуместно. Она двуличная, алчная, готовая на любую подлость интриганка.
После того как прозвучало это краткое, но убедительное обличение, с минуту все молчали, потом полковник Уэбстер сказал;
— Ах, Джулиан, вы никогда не относились спокойно к своим даже незаметным постороннему глазу поражениям.
«Вы и половины не знаете из того, что произошло». Но Джулиан не произнес этого вслух. Он удовольствовался еще одной мрачной улыбкой и заметил:
— Вы еще не слыхали, как меня вынудили сделать отчаянный бросок чуть ли не через всю страну, чтобы снять эполеты с Корнише.
— Что? — послышались восклицания, и полковник снизошел до краткого описания известных событий. При этом смеялись все, кроме самого рассказчика.
— Прошу прощения, сэр. В дверях появился Сандерсон.
— Ну? — Веллингтон посмотрел на него с легким раздражением. Лейтенант пришел один.
— Фиалка, сэр… она…
— Сбежала? — перебил Сент-Саймон, рывком вскакивая на ноги и ставя на стол стакан с шерри.
— О, нет, полковник, но она спит, и сеньора Браганца не смогла ее разбудить.
— Может быть, следует дать ей отоспаться? — предложил Веллингтон.
— О, да она не спит, — заявил Джулиан. — Это одна из ее штучек. Я доставлю ее сюда через пятнадцать минут. С этими словами он вышел из комнаты.
— Ну-ну, — пробормотал Уэбстер, — не могу дождаться момента, когда встречусь с нашей гостьей. Кажется, она произвела чрезвычайно сильное впечатление на Сент-Саймона.
— Пожалуй, — согласился командующий, задумчиво хмурясь. — Хотя Бог его знает, произвела или нет?
Сеньора Браганца приветствовала разгневанного полковника нескончаемым потоком португальской речи и усиленной жестикуляцией. Джулиан, чуть-чуть знавший по-португальски и относительно бегло говоривший по-испански, понял, что «бедное дитя» спит как ангел и что было бы преступлением будить ее. Партизаны не трогали местное население Португалии и Испании, и похоже было, что вдова готова выдержать настоящее сражение, чтобы защитить сон отдыхающей наверху девушки.
Хозяйка стояла на подступах к лестнице, и Джулиану пришлось просто отодвинуть ее в сторону.
Он распахнул настежь дверь маленькой комнатки под крышей и остановился, будто что-то удержало его на пороге.
Лунный свет из единственного круглого оконца падал на узкую походную кровать, на которой лежала Виолетта… Она спала на спине, руки ее были подняты вверх и покоились по обе стороны подушки, ладони сжаты, как у спящего младенца.
Джулиан закрыл дверь прямо перед носом у причитающей вдовы и, неслышно подойдя к кровати, остановился возле, глядя на девушку. Во сне ее лицо приобрело выражение детской невинности, что его изумило и даже чуть-чуть напугало, уж больно неожиданным был этот новый образ. Темные, густые, пушистые ресницы полукружьями лежали на ее высоких скулах, гладкая, обласканная солнцем, загорелая кожа будто светилась теплым сиянием. Но сон не смягчил ни твердой линии ее рта, ни решительного очертания подбородка.
— Тэмсин? — Он произнес ее настоящее имя тихо и нежно, не отдавая себе отчета в том, что обратился к ней так впервые.
Она пошевелилась, ресницы затрепетали, с губ сорвалось — невнятное протестующее бормотание. Но по ее реакции, по ее немедленному ответу Джулиан понял, что девушка не спала и понимала, что он ее разглядывает.
Он плотно сжал губы.
— Вставай, Виолетта. Ты не обманешь меня этим представлением.
Ее ресницы взметнулись, и темно-фиалковые глаза обратились на него с таким непередаваемым выражением призыва и лукавства, что у него захватило дух. Не спуская с него глаз, она ногой отбросила одеяло, обнажив тело, казавшееся кремовым в лунном свете. Она улыбнулась и вопросительно подняла бровь, так выразительно потагиваясь, что это нельзя было истолковать иначе, чем приглашение.
Джулиан с трудом сглотнул, пораженный такой беспредельной наглостью, бесстыдством, с которым она обнаружила истинную цель всей этой комедии. Стиснув зубы, он изо всех сил старался противостоять этой напасти. Когда он наконец заговорил, голос его показался скрежетом в полной ожидания, напоенной чувственностью тишине.
