Пока дед готовил кофе, я остался один и принялся изучать стены, увешанные наградами за белый мед и фотографиями его самого и моей бабушки. Она оказалась суровой и строгой коренастой женщиной, одетой чопорно и невыразительно, и напомнила мне жену Хокана. Что же касается деда, то он явно гордился своей внешностью и уделял ей большое внимание. Одежду ему наверняка шил на заказ хороший портной. Дед был привлекательным мужчиной, неизменно сохранял серьезность и никогда не улыбался, даже когда ему вручали очередной приз, – строгий отец, вне всякого сомнения, и честный местный политик. Фотографий матери на стенах не было. На ферме вообще не осталось от нее и следа.
Когда дед вернулся с кофе и двумя тоненькими имбирными печеньями, каждое из которых одиноко красовалось на отдельном блюдечке, я впервые уловил запах его одеколона, отдающий лаймом, и подумал, уж не воспользовался ли он им, ожидая, пока закипит кофе. Он сообщил, что вот-вот должны подъехать гости из церкви, которые собираются остановиться у него в свободной комнате, так что, к несчастью, он сможет уделить мне не больше часа. Это была ложь, причем явная, которую дед придумал только что, чтобы максимально ограничить наше общение. Но обижаться я был не вправе, поскольку явился незваным и без предупреждения. Тем не менее столь явное пренебрежение уязвило меня, хотя я и попытался скрыть горечь за улыбкой.
– Как скажете.
Пока дед разливал кофе, я в качестве прелюдии к знакомству вкратце пересказал ему основные вехи собственной жизни, надеясь пробудить в нем хоть малейший интерес. Но он лишь взял печенье и, аккуратно переломив его надвое, положил обе половинки рядом со своей чашкой кофе. Отпив глоток, он съел кусочек печенья и поинтересовался:
– Как поживает Тильда?
Я его не интересовал. Можно было не тратить время зря, пытаясь достучаться до него. Мы были и остались чужими людьми. Что ж, так тому и быть.
– Она очень серьезно больна.
Он никак не отреагировал, поэтому я перешел к фактам:
– Я должен узнать, что случилось летом шестьдесят третьего года.
– Для чего?
– Врачи полагают, что это может помочь в ее лечении.
– Не понимаю, каким образом.
– Видите ли, я не врач…
Дед пожал плечами.
– Лето шестьдесят третьего года… – Помолчав, он со вздохом продолжил: – Твоя мать влюбилась. Или, точнее говоря, ею овладела похоть. Мужчина был на десять лет старше ее и работал на соседней ферме, сезонный работник из города, нанявшийся на лето. Маленькой Тильде в ту пору не исполнилось еще и шестнадцати. Об их связи стало известно. Разразился скандал…
Я подался вперед и поднял руку, как делал не раз, когда мать излагала мне свою версию событий. Я уже слышал эту историю раньше. Но тогда в ней фигурировала Фрея. Быть может, дед просто перепутал имена?
– Вы хотите сказать, что это Фрея влюбилась в батрака?
Дед внезапно насторожился. До сих пор он обращался ко мне с меланхолическим снисхождением, которое мгновенно растаяло.
– Фрея?
– Да, мама рассказывала мне, что Фрея влюбилась в сезонного рабочего. Фрея – девушка с соседней фермы, которая переехала сюда из города. И скандал касался Фреи, а не моей мамы.
Дед явно пребывал в замешательстве, потирая лицо и без конца повторяя:
– Фрея…
– Она была лучшей подругой мамы. Однажды они даже вместе убежали из дома.
Это имя ему явно о чем-то говорило, но вот о чем именно, я понять не мог.
– Я уже не помню, как звали ее подруг.
Я не верил своим ушам.
– Вы не могли забыть об этом! Фрея утонула в озере! Мама до сих пор уверена в том, будто вы считаете ее виновной в смерти Фреи. Вот почему она убежала отсюда. И вот почему сюда приехал я.
Дед поднял глаза к потолку и нахмурился, словно заметил там муху, которая приковала к себе его внимание, потом обронил:
– Тильда больна. Я не намерен выслушивать сказки, которые она рассказывала тебе, и пытаться разобраться, где правда, а где ложь. С меня хватит. Она лгунья. Или фантазерка, если тебе так больше нравится. Она верит в свои выдумки. Именно поэтому и заболела.
Я окончательно растерялся. Его гневная реакция на мои слова и кажущаяся непоследовательность сбили меня с толку.
