Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции - страница 68
В своих поступках они руководились лишь желанием угодить власти как в лице французского, так и в лице Наваррского короля, издавшего знаменитый эдикт, вводивший в Беарн исповедание католицизма. В своем рвении они доходили даже до доносов на своих же единоверцев[547].
Но нигде настроение не высказывается с такою ясностью, нигде с такою определенностью нельзя проследить мотивы тогдашней деятельности горожан, как в Ниме. Здесь первое известие о резне заставило одних, и таких было очень много, с семьями и добром бежать в гористые местности Лангедока, а других обратило в католицизм, вызвало у них отречение от «заблуждений»[548]. Те, кто остался верен своим убеждениям, кто сохранил приверженность к кальвинизму и вражду к мессе и остался в городе, согласились закрыть проповеди[549]. Едва только было получено известие о том, что совершалось в Париже, как на народных собраниях, созываемых вечевым колоколом, почти ежедневно, важнейшие лица города с согласия всех стали вводить ряд мер, имевших целью оказать повиновение власти[550]. 7 сентября было получено письмо от короля, в котором он требует строгого исполнения своего эдикта и запрещает всякие проповеди. Составляется новое вече. Предложение консулов «оказывать полное повиновение королю» (prester toute obeisance au roi) и, вследствие этого, прекратить богослужение по протестантским обрядам, принимается всеми беспрекословно[551].
Трусость буржуазии выразилась еще рельефнее в тех отношениях, в какие жители гугенотских городов стали к королевской власти, по поводу требований этой последней сдать городские крепости и принять королевские гарнизоны.
Большинство горожан было глубоко убеждено в том, что нет ни малейшего основания предполагать, что кто-либо подымется против короля после такого страшного избиения гугенотов, какое произошло во Франции, что вряд ли найдется хоть один принц или кто-либо из знати, который не только восстал бы с оружием в руках против власти, но даже открыто исповедал бы свою принадлежность к «стаду верных». Они не рассчитывали на собственные слабые силы и приставали к тем, кто по искреннему и глубокому убеждению шел за властью, требовал полного неограниченного ее господства.
В Монтобане, этом важнейшем и сильнейшем оплоте кальвинизма на юге, уже в течение нескольких веков пользовавшемся самою широкою муниципальною свободою, партия «умеренных» и монархистов заправляла делами. Ее испуг после известия о резне был чрезвычайно силен. Городское правление в лице консулов, не решалось даже открыто охранять города, укреплять его. Оно боялось нарушить волю короля и его эдикты и навлечь на город гнев могущественного монарха. Только из предосторожности, и то с большим страхом, согласился городской совет назначить стражу для охранения городских ворот. Но то не были официально утвержденные стражи, а простые граждане, которым было предписано совершать простые прогулки вдоль городских стен и наблюдать за входящими и выходящими из города, но с крайней осторожностью, чтобы не возбудить подозрений[552]. Все усилия консулов были направлены к тому, чтобы воспрепятствовать волнениям в городе, чтобы не вызвать пагубного для города вмешательства власти. Они послали к двум консулам-католикам, Прево и Дюма, убежавшим из города при известии о резне, приглашение явиться назад и вступить в отправление своих обязанностей[553] и вместе с тем издавали указы, заключавшие в себе запрещение оскорблять католиков, издеваться над чужою религиею, какова бы она ни была — протестантская или католическая[554].
Письма короля, содержавшие в себе увещания жить мирно, свободно исповедуя свою веру, обещания сохранять ненарушимо эдикты о мире, действовали с особенною силою на умы[555]. В них монархисты находили лучшее подтверждение своих действий, на них и указывали, опровергая «рьяных», отстраняя их предложения. Поэтому-то, когда было получено новое послание короля, обещающее полную свободу совести под условием принять в Монтобане губернатора[556], жители Монтобана были так настроены, что решились принять гарнизон. Напрасны были протесты партии «рьяных», поддерживавшей прибывших в Монтобан дворян (Сериньяка и других). Их никто не слушал
